Робин принес Марианну обратно в дом и уложил на кровать. Он вышел за дверь, вернулся с большим котлом и, пристроив его над огнем, стал наполнять водой, набирая ее ведрами из ручья, который протекал неподалеку от дома. Когда котел наконец наполнился, Робин прошел вдоль стен, изучая пучки трав, развешанных под потолком заботливыми руками Эллен. Выбрав несколько пучков, он снял их и, распотрошив на столе, растер травы в порошок, ссыпая полученные смеси в две высокие глиняные чашки, потом залил их водой и поставил в очаг поближе к огню на плоские накалившиеся камни.

Теперь ему предстояло сделать то, что было для него тяжелее всего, но иного выхода он не видел. Если бы Эллен была дома, он бы перепоручил ей эту часть забот о Марианне, но Эллен отсутствовала и могла вернуться к утру или даже днем, а ждать так долго было нельзя. Крепко стиснув зубы, Робин сначала тщательно выбрал слова, потом сказал Марианне, что он намерен делать и как ей надлежит себя вести. Выслушав, она отползла как можно дальше от Робина и, не сводя с него глаз, помотала головой в знак отказа. Другого ответа он и не ждал, но такой ответ его не устраивал, и потому твердо сказал:

– Мэриан, я все понимаю, но сделать это необходимо.

Он молча шагнул к кровати и быстрым движением, так, что Марианна не успела отпрянуть, провел кончиками пальцев по ее бедру. Вскинув руку перед лицом Марианны, Робин посмотрел ей в глаза и выразительно вскинул бровь. Его пальцы были окрашены кровью. Марианна опять покачала головой, глядя на Робина так, словно он приговаривал ее к казни.

– Ну и что, что кровь? – хрипло сказала она. – Это еще ничего не значит.

– Значит! – жестко ответил Робин. – Ты целительница, и понимаешь, что я прав. У тебя могут быть разрывы, и если не наложить швы, ты умрешь.

Воин и возлюбленный, сейчас он предстал перед ней в совершенно иной, неожиданной для нее ипостаси. Он был еще и целителем, хотя прежде не обнаруживал перед ней этих познаний, за исключением перевода арабского текста. Тогда она решила, что он сведущ в арабском языке, но даже представить себе не могла, что он обладает и наукой врачевания. Прозрение к ней пришло, когда она наблюдала, как он готовил травяную смесь для отваров – с такой уверенностью и умением, что одни лишь движения рук выдавали его, не нуждаясь в словесной подсказке. Узнай она раньше, что их души родственны еще и в занятиях медициной, то испытала бы радость, но не сейчас, когда предпочла бы умереть, лишь бы он до нее не дотрагивался. Кто угодно, но только не он!

Робин неотрывно смотрел на Марианну, прекрасно понимая, о чем она думает и что чувствует.

– Я не имею права рисковать твоей жизнью, щадя твою стыдливость, – непреклонно сказал он.

По горлу Марианны прокатился сухой смешок.

– Мою стыдливость? О чем ты? – она вытянулась на постели и прикрыла глаза. – Поступай, как знаешь.

Ей думалось, что свою чашу унижений она выпила до дна, но сейчас она испытывала такой мучительный стыд, который был во сто крат сильнее, чем тот, что охватил ее, когда она увидела Робина во Фледстане. Она понимала, что им руководит исключительно долг целителя, созвучный ее собственному долгу, но это понимание не избавляло ее от позора. Очень быстро она поняла, что его познания в медицине не уступают ее собственным, судя по опытным прикосновениям его рук и чуткости пальцев, которые замирали за секунду до того, как она вздрагивала от боли. Исследуя ее тело, он попутно ровным спокойным голосом задавал ей вопросы, которые обычную девушку лишили бы чувств от смущения, но не ее, знавшую, что эти вопросы ему диктует медицина.