Выбравшись из воды, Робин упал на колени, положил на них Марианну и нещадно давил ей на спину до тех пор, пока она не откашляла всю воду, которой успела наглотаться, после чего он столкнул ее с колен на траву и упал рядом, лишившись последних сил. Внезапно он подумал, что она может попытаться вернуться в воду и добраться до омута, нащупал ее руку и крепко сцепил пальцы вокруг локтя. Так они долго лежали рядом, приходя в себя. Робин повернул голову к Марианне, и ее бесстрастные неживые глаза оказались прямо напротив его глаз, темных от гнева и усталости.

– Зачем?! – спросил он ее с едва различимой яростью. – Зачем ты это сделала?!

– Я хочу умереть, – еле слышно ответила она, все еще тяжело дыша, но глядя ему в глаза совершенно спокойными глазами. – Мне жаль, что ты едва не утонул, спасая меня, но еще больше жаль, что тебе удалось это сделать.

Она высвободила руку из захвата его пальцев и, морщась от боли, села на траву. Опасаясь любого ее внезапного движения, Робин сел рядом. Лицо Марианны было бледным, неподвижным, и таким же неподвижным, сожалеющим взглядом она смотрела в сторону омута.

– Там прозрачная холодная вода, – услышал он ее слабый голос, – я хотела, чтобы именно в ней для меня все закончилось.

– Почему ты решила, что должна умереть? Ты… – начал было говорить Робин, но его оборвал смех Марианны.

– Странно, что ты меня об этом спрашиваешь! – сказала она. – Мне казалось, что для тебя все должно быть и так очевидным.

Он подождал, пока она перестанет смеяться, и когда она смолкла, вызывающе глядя ему в глаза, спокойно и властно сказал:

– Моруэнн! Никто не вправе искать смерть, пока она не придет сама. Тебе сейчас плохо, но станет гораздо хуже, если ты навек погубишь свою душу, наложив на себя руки. Навек, Моруэнн! К радости тех, кто мучил тебя, и к горю тех, кто любит тебя.

Его пристальный взгляд завладевал ее подавленной волей и разумом. Он сознательно пользовался силой Посвященного Воина, чтобы ее растерянный разум стал полностью подвластен ему. И вот она смотрела на него уже не с вызовом, а со смятением и отчаянием.

– Но я не знаю, зачем мне продолжать жить, – прошептала она так, словно искала у него совета. – Меня ничто не удерживает в этой жизни.

Как ни тяжело ему было услышать от нее такое признание, он ничем не выдал своей горечи. Она страдала, ей было плохо, и все силы души, какие у него только были, сейчас принадлежали ей и только ей.

– Постарайся найти то, что заставит тебя жить дальше, – сказал он так, словно они разговаривали о незначащих, обыденных вещах. – Вспоминай, думай, перебирай все, что знаешь, помнишь, умеешь, любишь и ненавидишь. Что-то обязательно найдется.

Марианна кивнула и опустила глаза. Ее голова кружилась от слабости, все тело забила крупная дрожь – она ведь так и оставалась в насквозь мокрой сорочке, облепившей ее от плеч до щиколоток холодным компрессом. Но Робин как будто не заметил ее состояния. Его одежда была такой же мокрой, но он словно не чувствовал холода.

– Не все, Моруэнн! – раздался над ее ухом по-прежнему властный голос.

Она вновь подняла на него глаза, и его взгляд опять оказал на нее магическое воздействие: глядя ему в глаза, было невозможно противиться тому, что он говорил.

– Дай мне слово, что ты больше никогда не будешь пытаться убить себя.