— Я смотрю на нее отнюдь не впервые, — сообщил он. — И все время наблюдал за ходом вашей работы. В этом замке для меня не существует недоступных мест, мадемуазель Коллисон.

Он снова взглянул на миниатюру.

— Не могу оторваться. Каждый раз нахожу в ней что-то новое… Это гениальное произведение.

— Я рада, что она вам нравится.

Он положил миниатюру обратно в ящик движением, которое можно было охарактеризовать только как благоговейное. Затем обернулся и, к моему ужасу, положил руки мне на плечи.

— Человек на этой картине беспощаден… властолюбив… распутен… циничен… Все это легко читается на его лице. Но есть одно качество, в котором нельзя обвинить этого человека, мадемуазель. Он не глуп. Вы со мной согласны?

— Конечно.

— В таком случае почему же вы полагаете, что вам хоть на одно мгновение удалось ввести меня в заблуждение? Я еще во время первого сеанса все понял. Что стряслось? У вашего отца проблема с глазами? Или его руки утратили уверенность? Когда-то он ведь был великим художником. Понятно, почему вы приехали вместе с ним. «Я всегда сопровождаю отца», — произнес он, передразнивая меня. — «Но я не была при баварском дворе, я не была с ним в Италии. Нет, только сюда, в Сентевилль». Моя дорогая мадемуазель, я не люблю, когда меня обманывают, но могу многое простить талантливому художнику.

— Вы правы, — сказала я. — Это моя работа. А теперь вы начнете к ней придираться и говорить, что женщина не может писать картины так же хорошо, как и мужчина, и что, хотя эта миниатюра довольно сносная, тем не менее она не стоит тех денег, которые вы согласились за нее заплатить…

— Вы истеричны, мадемуазель Коллисон?

— У меня никогда не бывает истерик.

— Ну, тогда мои представления об англичанах не поколеблены. Я ведь всегда верил, что они сохраняют спокойствие даже в самых сложных ситуациях. Но сейчас вы обманываете себя точно так же, как ранее пытались обмануть меня. Я восхищаюсь вашим полом. Есть очень много такого, что вы умеете делать… божественно. Где бы мы были без женщин? И я не понимаю, почему женщина не заслуживает похвалы за прекрасно написанную картину, как и за все остальные радости, которыми она нас одаривает!

— Значит, вы принимаете миниатюру?

— Мадемуазель Коллисон, я не расстанусь с этой миниатюрой ни за что на свете!

— Я полагала, вы собираетесь подарить ее невесте.

— С тем, чтобы она привезла этот шедевр обратно и я смог повесить его на стену в своем замке. Рядом с кареглазой дамой, которая прежде была незнакомкой, но более таковой не является. Мадемуазель, как вы верно заметили, я несостоявшийся художник, но при этом неплохо разбираюсь в искусстве, и позвольте заявить со всей убежденностью, что вы — большой мастер.

Я почувствовала, как к моим глазам подступают слезы, и устыдилась своих эмоций. Их ни в коем случае нельзя было демонстрировать этому человеку.

— Очень приятно, что миниатюра вам понравилась, — выдавила я из себя.

— Садитесь, — скомандовал он, — и рассказывайте, что случилось с вашим отцом.

— Глаза. Катаракта.

— Печально, — с искренним сочувствием произнес он. — Так, значит, вы приехали сюда, чтобы сделать за него его работу.

— Я знала, что смогу это сделать и что вы получите за свои деньги желаемый результат.

— Именно это я и получил. Но почему вы сразу все не объяснили? Зачем было устраивать эти смехотворные заговоры?

— Потому что вы ни за что не согласились бы иметь дело с женщиной.