— Вы должны помнить что случается, когда мы подходим друг к другу слишком близко, Гратиана. — Его голос казался отдаленным и глухим в темноте пустой сторожки. — Смотри. В твоих волосах серебряный луч света. Они похожи на густой туман.

Она попробовала освободиться, но он крепко держал ее.

— Я не хочу…

— Иисусе, женщина, ты не знаешь, чего хочешь.

Он начал постепенно уводить ее в тень к стене. Он закинул ее руки себе за шею и придержал их там. В темноте он обводил контуры ее лица губами — лоб, нос, губы. Скольких женщин он целовал? Несомненно, ни одной, которая заставила бы его чувствовать такую муку удовольствия. Он приоткрыл рот и исследовал ее рот своим языком. Да, он, должно быть, делал это прежде, но он, возможно, не чувствовал себя настолько смущенным.

Запустив пальцы в ее волосы, он почувствовал вездесущий страх в своем потерянном хранилище памяти. Как только это прошло, он понял, как же сильно страдал от этого.

Тело Пэн заскользило о его, и он понял, что она пытается убежать от него.

— Пожалуйста, — сказал он, и она остановилась, вслушиваясь в темноту. — Пожалуйста, не покидай меня. Я никогда не причиню тебе зла, моя Гратиана.

И он потерся носом о ее нос. Внезапно он почувствовал, что напряжение ее тела ослабло.

— Мне никогда не хотелось поцеловать мужчину — особенного мужчину. Ты не знаешь. Ты не можешь понять. — Прошептала она ему.

Он замер. Кем же он был, что ее признание в невинности сделало его безумным от желания?

— Матерь Божья, Гратиана, — сказал он, приблизив свой рот к ее губам. — Ты можешь знать немногое из того, что делаешь, но делаешь ты это удивительно правильно.

— Но…

Его губы прервали поток ее слов, и вскоре по тому, как вздымалась и опадала ее грудь, он понял, что она забыла о том, что же хотела сказать. Он оторвался от ее губ только тогда, когда оказался неспособен сопротивляться желанию поцеловать ее шею. О Боже, он обожал вкус ее дыхания. Когда он достиг основания ее горла, ее руки схватили его дублет и сжали его.

— Святые, — шептала она. — О, святые, Тристан.

В ее тоне он услышал безумие и почувствовал предвкушение ожидаемой победы.

— Мммм? — Ему хотелось проглотить ее. Он положил руки ей на спину и притянул ее к себе.

— Ты пахнешь как морской воздух после шторма. А на ощупь ты как… — простонала она.

От сказанного он внезапно начал рвать пуговицы и шнурки ее платья и просунул свои руки в ее корсаж. Его пальцы скользили по телу Пэн чуть выше ее груди.

— Ты на ощупь как… Я никогда не ощущал ничего такого же чудесного, — прошептал он. — Чудесная, чудесная.

Кровь прилила к его голове и к паху, и каждый раз, когда он произносил слово, она все сильнее прижималась грудью к нему.

Она задыхалась.

— Я не могу.

— О, да, ты можешь.

Ее голос был низким, лихорадочным и напряженным, но это, должно быть, именно его руки, прокладывающие дорогу под ее юбками, наконец, заставили ее опомниться. Она вскрикнула, поскольку он своим возбуждением слегка коснулся ее.

Упершись обеими руками ему в грудь, она оттолкнула его от себя.

— Н-нет.

— Иисусе! — Он развернулся и привалился своим пылающим телом к стене.

Его щека прижалась к холодному камню. Цепляясь за известку, он вынудил себя глубоко дышать. Пэн подошла и, встав позади него, коснулась его плеча. Он вздрогнул.

— Не прикасайся ко мне, женщина. Господь, сохрани меня.