Но есть ли основания связывать эти случаи со всеобщей амнезией, которую его чародеи вызвали в конце войны? Возможно, подобные вещи неизбежно происходят в периоды смены власти, особенно после столь долгого и счастливого правления, каким было царствование лорда Конфалюма. Люди считали Конфалюма любящим отцом всей планеты; они, возможно, испытывали печаль по поводу его удаления в Лабиринт, а отсюда и все эти несчастные случаи. Возможно…

Септах Мелайн и Гиялорис все добавляли и добавляли новые проблемы к и без того уже длинному списку задач, требующих решения.

Ему необходимо, говорили они, более широко внедрять в общественное сознание различные магические течения, которые приобрели столь большое значение на Маджипуре во времена Конфалюма. Это потребует консультаций с такими людьми, как Гоминик Халвор и Хезмон Горе, которые именно для этого остались в Замке, а не вернулись в столицу чародеев в Триггойне, сказал Гиялорис Ему также необходимо найти способ справиться с целой ордой искусственно созданных чудовищ, которых Корсибар планировал использовать против них на поле боя, если бы война продлилась немного дольше. По словам Гиялориса, многие из этих чудовищ удрали из своих загонов и теперь бесчинствовали в районе, лежащем к северу от Замковой горы.

Затем ему надо рассмотреть поданную метаморфами из Зимроэля жалобу относительно границ лесной резервации, в которой они жили. Меняющие форму жаловались на незаконные вторжения в их владения бессовестных застройщиков из Ни‑мойи.

Предстояло выполнить и великое множество других задач…

Престимион почти перестал их слушать. Оба советчика говорили совершенно искренне: Септах Мелайн был по‑рыцарски дипломатичным, а Гиялорис более прямодушным. Септах Мелайн всегда делал вид, что ничего не принимает всерьез, но Престимион знал, что это не более чем поза. Что касается Гиялориса, то он был воплощением бесстрастной серьезности – огромная, непоколебимая глыба серьезности. Престимион как никогда остро ощущал отсутствие маленького, юркого герцога Свора, у которого было множество недостатков, но который никогда не страдал излишней прямотой. Он идеально уравновешивал этих двоих.

Каким идиотизмом было со стороны Свора выйти на поле боя у Тегомарского гребня – ему следовало оставаться в стороне, строить в тени заговоры и плести интриги! Свор совсем не был воином. Какое безумие подвигло его на участие в сражении? А теперь его нет.

«Где я найду ему замену?» – думал Престимион.

И Тизмет тоже не следовало там появляться – особенно, особенно Тизмет. Острая боль этой потери не покидала Престимиона, и даже не притупилась за последние недели. Может быть, именно смерть Тизмет, думал он, ввергла его в состояние уныния?

Да, впереди много работы. Даже слишком много, как иногда казалось. Так или иначе он с ней справится. Как повествует история, каждый корональ в длинном списке его предшественников сталкивался с тем же ощущением огромного груза ответственности и – хорошо или плохо – играл свою роль. Если учитывать все обстоятельства, большинство справились со своей работой вполне прилично. Когда‑нибудь история расскажет и о нем.

Но он не мог отделаться от этого таинственного, проклятого ощущения усталости, пустоты, недовольства и разочарования, которые отравляли ему настроение с первого дня царствования. Он надеялся, что выполнение обязанностей правителя излечит его. Но этого не произошло.

Очень возможно, думал Престимион, что, будь Тизмет жива, стоящие пред ним задачи казались бы не такими тяжелыми. Какой прекрасной помощницей в делах могла она стать! Дочь короналя, понимающая трудности царствования и, несомненно, способная справиться со многими из них, Тизмет подходила на роль правителя гораздо больше, чем ее глупый брат, – в этом Престимион был уверен.