– Престимион, почему ты незаметно сбежал? Уж конечно, не для того, чтобы поглазеть на подарки. Поклонение вещам никогда не было отличительной чертой твоей натуры.

– Это прекрасные и любопытные вещи, – упрямо возразил Престимион.

– Несомненно. Но сейчас тебе следует переодеваться к вечернему пиру, а не слоняться в одиночестве по этому хранилищу странностей. И произнесенные тобой несколько минут назад необычные слова – это крик боли, горькой жалобы. Я пытался забыть о них – как о некой странной, аберрации этого момента, но они не выходят у меня из головы. Никогда не думал, что услышу от тебя подобные вещи. Ты теперь корональ, Престимион! Это вершина честолюбивых устремлений любого мужчины. Ты будешь править миром и нежиться в лучах славы. Этот день должен быть самым прекрасным в твоей жизни.

– Да, должен быть.

– А ты удаляешься в этот мрачный зал, предаешься в одиночестве унылым мыслям, развлекаешься этими глупыми, красивыми побрякушками в момент своего величия, ты протестуешь против собственной королевской власти так, словно это проклятие, которое кто‑то наслал на тебя…

– Мимолетное настроение.

– Так пусть оно пройдет, Престимион. Пусть пройдет! Это день торжества! Не прошло и двух часов с тех пор, как ты стоял перед троном Конфалюма и возлагал звездную корону на свое чело, а сейчас… сейчас… если бы ты мог видеть это мрачное выражение, этот трагический взгляд…

Престимион одарил Септаха Мелайна преувеличенно комичной улыбкой, блеснув всеми зубами и широко раскрыв глаза.

– Ну? Так лучше?

– Вряд ли. Меня тебе не удастся надуть, Престимион. Что могло тебя так огорчить, в этот самый великий из дней? – И, не дождавшись ответа, сказал, :

– Возможно, я знаю.

– Кому же знать, как не тебе? – заметил Престимион и тут же пояснил:

– Я думал о войне… О войне.

Казалось, такой ответ застал Септаха Мелайна врасплох. Но он быстро оправился.

– А‑а… О войне… Ну да, конечно, о войне, Престимион. Она наложила отпечаток на всех нас. Но война закончилась. И забыта. Никто на планете не помнит о ней, кроме тебя, Гиялориса и меня. Никто из тех, кто сегодня присутствует в Замке на твоей коронации, не помнит о коронации, которая состоялась здесь не так давно.

– Но мы‑то помним. Мы трое. Эта война останется с нами навсегда. Все эти ненужные потери. Разрушение. Смерть. Так много смертей. Свор. Кантеверел. Мой брат Тарадат. Граф Камба Мазадонский, мой учитель по стрельбе из лука. Ирам, Мандрикарн, Сибеллор. И еще сотни, даже тысячи. – Он на мгновение закрыл глаза и отвернулся в сторону. – Я сожалею о всех смертях.

Даже о смерти Корсибара, этого несчастного, обманутого глупца.

– Ты не назвал еще одно имя, а оно того заслуживает, – заметил Септах Мелайн и деликатно напомнил, словно вскрыл воспаленную рану:

– Я говорю о его сестре, леди Тизмет.

– Да, Тизмет.

Имя, которое нельзя было не назвать, как бы Престимион ни старался. Любое напоминание о ней причиняло невыносимую боль, но она всегда присутствовала в его мыслях.

– Я понимаю твои страдания, – мягко произнес Септах Мелайн. – Я понимаю. Время излечит тебя, Престимион.

– Излечит? Сможет ли?

Они оба некоторое время молчали. Престимион взглядом дал понять, что больше не желает говорить сейчас о Тизмет.

– Ты знаешь, я действительно радуюсь тому, что стал короналем, – в конце концов произнес Престимион, когда молчание стало слишком напряженным. – .

Разумеется, радуюсь.