Я отвинчиваю медные шары на столбах кровати и в третьей трубке нахожу прилепленный жвачкой шнурок. Вытягиваю его и извлекаю пачку туго перевязанных стодолларовых бумажек. Пересчитываю мой чудесный улов: три тысячи долларов! По текущему курсу это пятнадцать тысяч франков.

Сую бабки в карман и привинчиваю шар на место, после чего ложусь на кровать и жду возвращения Мисс Тротуар.

Только бы Ларут не подложил мне свинью!

От одной этой мысли я начинаю беситься. Если он это сделает, на улице Реомюр начнется большой шухер. После моего визита королю первой страницы придется сменить профессию. Я себе прекрасно представляю его открывальщиком устриц в месяцы, в названиях которых есть "р", и безработным в остальное время.

Наконец колокол церкви Троицы бьет восемь часов. Скоро явится моя прекрасная опустошительница кошельков...

Действительно, я слышу шорох в коридоре, в замок вставляют ключ. Дверь со стоном открывается, и в проеме появляется силуэт Мари-Жанны. Она входит, включает свет, оборачивается и вскрикивает, узнав меня.

– Запри дверь на задвижку, Венера... Так нам будет удобнее...

Она подчиняется и подходит ко мне.

– Что вы здесь делаете?

– Жду тебя, как видишь! Внизу все прошло хорошо?

– Да...

– Тебе не задавали вопросов?

– Нет, а что?

– Просто так... В этой дыре читают «Франс суар»?

– Хозяйка, во всяком случае, нет. Разве что если забудет клиент...

Мне это нравится. Это уменьшает риск получить палки в колеса.

– Располагайся поудобнее, прекрасное дитя. Нам придется просидеть тут еще некоторое время.

Ее взгляд становится игривым (профессиональная деформация, полагаю): пребывание с мужиком в закрытой комнате, согласно ее представлениям об отношениях между полами, может проходить только в горизонтальном положении.

Чтобы вывести ее из заблуждения, сажусь верхом на стул, защищая таким образом мое достоинство и добродетель.

– Я должен тебе кое-что объяснить, Мари-Жанна. Поскольку твой парень не заговорил, я поставил ловушку, чтобы поймать его дружков. Что-то мне подсказывает, что то дело он провернул не один. Видишь ли, красавица, блатные – они вроде пожарных или семинаристов: всегда работают компашкой.

– Что вы сделали? – с тревогой спрашивает она.

– Сообщил журналистам, что произошло недоразумение и Падовани отпустили из казенного дома с извинениями. Ставлю ручку от двери против золотой авторучки, что скоро по здешнему телефону раздадутся голоса его корешей... Старуха за стойкой им скажет, что Падо нет, а ты вернулась... Они спросят у тебя новости о Турке... Когда они назовутся, скажешь" что для них Турок здесь, но велел отвечать, что его нет, из-за журналистишек, которые хотят с ним поговорить, чтобы сбацать свои статейки. Потом ты передашь трубку мне и об остальном не беспокойся...

Она подтверждает, что поняла, качая головой, что идет вразрез с ее привычками.

После короткого раздумья она спрашивает:

– Вы думаете, мой парень замешан в таком деле?

– Почему ты меня об этом спрашиваешь? Ты что, считала его святым угодником?

– Нет, естественно, но я себе не представляю, чтобы Турок мог разрезать мужика на куски. Замочить – да, возможно. Он такой нервный... Но это разрезание на части не похоже на работу блатных! Это не в их стиле!

Я размышляю над тем, о чем она говорит, и это меня беспокоит... Вот почему я уверен, что ее сутенер сработал не один, а в банде...

– Не надо напрягать серые клеточки, девочка, – шепчу я.