Мичиюки — странствие по дороге сновидений.

Он — обезьяна, одетая по-джентльменски.

Мне даже дурно сделалось от его столь гордых слов.

Ты можешь быть спокоен за свою загробную жизнь.

Женщины — жрицы любви для мужчин.

Я буду Богу молиться на том свете о твоей карьере.

После смерти он сидел прилично.

Словарь пропал.

Может, дал кому-то почитать.

Извинился перед побледневшим Мацудой. Японец пожил еще неделю, но говорил меньше, чем прежде, и — Алекс с удивлением заметил — на каком-то вдруг потускневшем, замызганном русском. Отвалились прежние вензеля, никто уже не погружался в думы, не одевался по-джентльменски, не выражался аллегорически. Перестали читать наставления Конфуция и пить пахнущий вином чай.

Только речная Каппа со своей странной диетой нет-нет и плескала плавником в речи Мацуды-сенсея.

В последнюю ночь своего проживания в детской Мацуда напился и выдал такой термоядерный фольклор, что Алекс рухнул с кровати.

Наутро детская выглядела так, будто в ней ночевало цунами.

На разодранной постели сидел Мацуда-сенсей и задумчиво повторял:

— После смерти он сидел прилично…

Соат сделала затяжку.

— А что стало с ним потом?

Они стояли перед выходом из офиса и курили. Алекс не был любителем сигарет и курил без аппетита. Весь аппетит был спрессован во взгляде, когда он смотрел на Соат.

— Потом стал снимать квартиру. Несколько раз соседи вызывали милицию. Наконец, он уехал обратно. Говорят, с какой-то сто восьмой теткой, не знаю.

— Это все из-за потери словаря, да? — спросила Соат, проводя пальцами по стволу тополя.

Прожилки

Теперь уже без труда купив жетон, Алекс погружается в метро. Вздрагивает под ногами эскалатор.

По платформе ходят гневные женщины со швабрами. Оставляют, как садовые улитки, длинный влажно-клейкий след.

Алекс занимается своим привычным делом: разглядывает прожилки в мраморе.

Медленно, из серых и черных подтеков, штрихов проступают люди.

Первым из мрамора выглянул индус и улыбнулся своей недовольной улыбкой. Вери-вери. Индийские таблетки от безумия, подарок старшего брата. Даже компьютеры не понимают его в этой стране… А он-то надеялся, что сегодня придет переводчик и его наконец поймут. Все только делают вид, что знают английский, и люди, и компьютеры… Митра открывает мраморный рот и кладет в него таблетку.

Вот и Марат появился. Левее Митры. Хозяин мертвых книг. Виден нечетко, лицо растекается. В его руках газета или пиала, пар из газеты или пиалы лезет ему в лицо. Люди уезжают — пристраивают Марату свои книги. Иногда из случайно раскрытых книг к кроссовкам Марата сыплются засушенные лепестки роз, засушенные фотографии, засушенные любовные письма. Вот они видны — сквозь мраморную накипь.

Акбар и Билл почему-то слиплись, как сиамские близнецы. Глаза Билла не помещаются на лице и немного заползают на Акбара. Акбар и Билл говорят о лотерее. Лотерея «Справедливость». Великая Лотерея…

Почему они спросили его, мыл ли он руки?

Когда он курил с Соат, одно из окон офиса пошевелилось: кто-то раздвинул жалюзи и посмотрел на них. Посмотрел, как они курят, как медленно падает пепел. Мужчины во зло употребляют чистые чувства женщин. Соат смеется. Жалюзи сомкнулись, окно замерло. Алексу показалось, что это Билл.

Алекс пытался найти Соат среди черных подтеков, штрихов. Ее не было.

«Соат! Соат! Ты где?!» — кричали глаза Алекса, бессмысленно вглядываясь в мрамор. Вот Митра. Марат. Билл-Акбар. Еще какой-то плывущий выбритый мужик, встречались сегодня спинами в букинистическом. На его голове почему-то чалма.