В черной норе зажглись три внимательных глаза.

На станцию прибывал поезд.

Метро

Метро — подземный словарь города. Глянцевый, с картинками.

«А» — это станция «Мустакиллик», бывшая «Ленина». На ее поверхности сидит правительство. Правительство временами потряхивает: метро в Ташкенте неглубокое, прошел поезд — затряслись столы, кресла, люстры, министры. Несильно, почти любовно. Но трясет. А глубже вырыть ямку для метро сложно — шевелится под Ташкентом подземное озеро, а водоплавающих поездов еще не изобрели. Сама станция — яркая, люстры-виноградины, подтянутые колонны, чистота и серый мрамор. Станция власти. Станция порядка.

«Б» — следующая, «Пахтакор». Шумная, демократичная. Колонны пониже, мрамор пожиже. По стенам — коробочки хлопка, коробочки, коробочки. Не расслабляйся, народ: придет осень — все на хлопковое поле. Станция труда и хаоса.

И так — по всему алфавиту. «В», «Г»… Едет поезд, мелькают буквы.

Вот станция «Дружба народов» с выковырянными советскими гербами. Вот — «Космонавтов»: космическая прорубь, плавают посиневшие герои и дважды герои. Вот — «Бируни», где льется с потолка (шалости подземного озера) и на полу — ведра и тряпки, тряпки и ведра, в первоначальный архитектурный замысел не входившие. Вот — «Пушкин», где советские ангелы поддерживают портрет поэта.

Вот… вот — «Хамид Алимджан» с Алексом, входящим в поезд.

Двери закрываются с яростью гильотины. Поезд трогается, Алекс уплывает.

Лица на мраморных плитах снова превращается в прожилки, подтеки, царапины. Мимо проходит уборщица, толкая перед собой швабру.

Он снова увидел его.

Выбритые щеки. Букинистические книги в руках, еще не освоившиеся со своим новым владельцем, с его тяжелыми пальцами. Алекс смотрел на книги и щеки незнакомца.

Щеки его тоже увидели. Побледнели. Настороженно блеснули очки.

Создатель бомбы медленно поднялся. Шаг, шаг, еще шаг.

Оказавшись в конце вагона, вздохнул. Алекс, отдалившийся, уменьшившийся, удивленно смотрел на него.

Поезд вырвался из тоннеля. Небо, деревья бросились к окнам, наполнили собой вагоны, ослепили пассажиров. Очнулся машинист и жалобно попросил не оставлять свои вещи. Маленький Пушкин в окне посмотрел на Создателя бомбы и повернулся к нему спиной. «Любовь, любовь-любовь, любовь-любовь», — по-весеннему стучали колеса. Поезд снова провалился в землю.

Стемнело.

Еще стемнело.

И еще стемнело.

«Потом я встретил его в поезде метро. Он держал какие-то книги, тяжелые, не шедшие ему книги. Он почувствовал мой взгляд и провел свободной рукой по куртке, как будто пытался его стряхнуть. Вспотел и отошел в конец вагона. Потом он мне рассказал, что как раз в этот момент задумался о втором компоненте бомбы. О компоненте страха…» Голос Алекса запнулся. Пленка остановилась.

Зажглась станция. «Пушкин». Зашумели двери. Открылись-закрылись.

«Лю-юбовь, лю-бовь», — забормотали колеса. В окне, мимо движущихся колонн с ядовитыми светильниками, шел Создатель бомбы.

Голос тела

Солнце, потоптавшись в зените, село на четвереньки и покатилось вниз, врезаясь в стайки облаков.

Шел Алекс. Шли облака.

Облако шашлычного дыма было похоже на палочку шашлыка.

Облако пловного дыма — на слипшиеся зерна плова.

Облако объявлений плюнуло на Алекса новой порцией листиков.

Несмотря на приятную тяжесть в кармане, Алекс продолжал искать работу.