— Привел себя в порядок, — говорю, — требую поцелуя.

Она чмокнула меня в щеку и поморщилась:

— И не побрился! Не любишь ты меня, Павел. Любящие мужья бреются с вечера и каждый день, а ты раз в неделю, да и то не всегда.

— А мне, может, вера не позволяет, — отвечаю, подходя к подоконнику, — и вообще, любящие жены не обращают внимания на то, бритый муж или нет.

— Еще как обращают!

Микроволновка щелкнула. Наташа тотчас извлекла из ее недр две тарелки с каким-то сладко дымящимся варевом и поставила на подоконник. Рядом же поставила свою чашку кофе. Три ложки сахара ей приходились в самый раз. Я втянул носом воздух, блаженно улыбнулся и открыл было рот, но она перебила меня, подняв вверх руку с зажатой вилкой:

— Сначала завтрак, секс — потом.

— Ты читаешь мои мысли! — восклицаю, — ты не человек, а кибер-элементаль из Ниши! Нельзя так! Запрещено.

— Женщинам разрешено, — говорит, отправляя кусочек дымящегося варева в рот (кажется, это была запеканка в соусе), — если бы мы, женщины, не умели читать ваши мысли, то вы бы, мужики, уже давно деградировали бы в неизвестно кого, ушли бы из города и сбивались бы в стаи по лесам и болотам.

— Я бы ушел в Нишу, — говорю, и тоже приступаю к завтраку, — там, говорят, спокойнее… Запеканка?

— Она самая.

— Бесподобно.

Наташа подмигнула.

— Нет, правда, вкусно! — говорю, — Разве я могу тебя обманывать?

— Только попробовал бы!

Картинно скаля зубы, я склонился над тарелкой и два приема съел запеканку, без вилки и рук.

— Скатерть! — смеется во весь голос Наташка.

— Скатерть мне не съесть, — говорю глухим басом, — мне больше по вкусу черноволосые молоденькие женщины!

— Дурак!

— Ага! — вскакиваю из-за стола.

Наташка с визгом подпрыгнула, но не подумала сопротивляться. Я обвил ее талию, поднял на руки и понес в спальню.

— Дурак! Дурак! Дурак! — сквозь смех кричит Наташка, бьет меня кулачками по плечу, — я же еще не позавтракала!

— Пещерные люди все дураки! — кричу, — молилась ли ты на ночь, любовь моя?

— Утро на улице!

— Тогда на утро молилась? А? Впрочем, неважно.

Я бросил Наташку на кровать. Халат ее распахнулся.

— К черту завтрак! — говорю.

И Наташка совершенно не против.

2

Через час раздался звонок в дверь. Это пришел Пройдоха собственной персоной.

— Ага. Пашка. Здорово, — говорит Пройдоха, и лезет обниматься.

Вчера вечером мы с ним виделись, но Пройдоха обнимается так, словно вновь встретил меня после трехлетнего заключения. Что ни говори, а обниматься он любит. Дай только Пройдохе обниматься, так он хоть целый день на это потратит, зараза, Сам щупленький, худой, как вешалка, носатый, а обнимается цепко, пальцами в плечи вцепился, аж кости трещат.

Сопит в ухо:

— Эх, Грозный. Знал бы ты, как я тут без тебя скучал эти годы. Не передать. Я тут водочки захватил, ага, сейчас нацедим!

— Никакой водочки! — говорю, — сегодня делами заниматься будем. Негодяя с Сан Санычем видел?

— Нет.