Франц Вертретер зашел пожелать гостю спокойной ночи и узнать, хорошо ли ему на новом месте. Людовик смущенно забормотал, как он благодарен хозяину дома и его сестре за все, что они для него делают, и поклялся никогда не забывать об этом. Теплые слова об Эдит, по -видимому, растрогали ее брата.

– Да, хорошая девушка, но ей страшно не повезло…

– Можно мне задать вам один вопрос, инспектор?

– Если сумею – отвечу.

– Почему вы так добры ко мне? Вы же меня почти не знаете, и, по идее, моя судьба должна быть вам совершенно безразлична. Я никак не могу понять причин такой необычайной заботы… Мы ведь совсем чужие…

Вертретер уселся на край постели.

– Я мог бы рассказать вам массу красивых историй: например, о своей любви к справедливости и о том, как мне тяжело видеть, что невиновный должен расплачиваться за чужие грехи. Я мог бы сослаться также на угрызения совести, поскольку это я вас арестовал два года назад. Мол, совершив ошибку, я запятнал свою честь полицейского и должен оправдаться в собственных глазах. Но правда выглядит далеко не так привлекательно, хотя все, о чем я только что упомянул, тоже верно и сыграло определенную роль в моем желании помочь вам обелиться. Но дело еще вот в чем: братья Линденманн обещали выплатить двадцать процентов премиальных тому, кто поможет найти украденные у них деньги. Двадцать процентов от трехсот шестидесяти восьми тысяч – это семьдесят три тысячи франков, то есть достаточно круглая сумма, даже если разделить ее на двоих. Подобная манна небесная позволила бы Эдит больше времени уделять сыну и – кто знает? – быть может, найти славного малого, который бы простил совершенную ею ошибку… Вот, старина, теперь вам все известно.

– Благодарю за откровенность, инспектор. И положитесь на меня – я сделаю все, чтобы вас не разочаровать.

Мужчины пожали друг другу руки, и Франц Вертретер оставил своего друга Людовика Сенталло наслаждаться первой ночью на свободе.

ГЛАВА V

Комиссар Лютхольд выслушал Вертретера не перебивая. Человек на редкость уравновешенный, он был не из тех, кто спешит немедленно выложить все, что только взбредет на ум, а говорил лишь по зрелом размышлении. Инспектор, хорошо знавший привычки своего шефа, терпеливо ждал. Лютхольд вытащил изо рта неизменную сигару.

– Пожалуй, вы правы, Вертретер, – медленно проговорил он, – и Сенталло не виновен. А вы уверены, что он действительно хотел покончить с собой?

– Совершенно.

– А не может тут быть какой-нибудь хитрости? Скажем, если он вас заметил…

– Это исключено.

– Тогда действуйте по собственному усмотрению. В случае неприятностей я вас прикрою. Но мне бы хотелось знать, что у вас за план.

Тем временем Сенталло, вскочив рано утром, завтракал вдвоем с Эдит – девушка работала в большом магазине, открытом до поздней ночи, и уходила из дому лишь около полудня. Торговали там полуфабрикатами и готовыми блюдами, которые жители Люцерна, торопясь со службы домой, охотно раскупали. Присутствие Эдит действовало на Сенталло на редкость умиротворяюще, и он даже начинал вновь надеяться на будущее. Нет, ничего подобного тому восторгу, той экзальтации, которые его охватывали при одной мысли о Дженни, Людовик не испытывал, наоборот, это было удивительное чувство защищенности. И Сенталло, никогда не знавшему матери, казалось, что подле нее он ощущал бы нечто похожее.

Людовик поставил на стол большой двуручный кувшин, из которого только что аккуратно налил себе добрых три четверти литра кофе с молоком.

– Нет, я не создан для жизни затравленного беглеца, – с величайшим простодушием проговорил он.

Эдит улыбнулась.

– Вы, что же, думаете, неприятности кому-то могут нравиться?

– Нет, конечно, но некоторые люди лучше подготовлены морально, и им легче защищаться.