— Где я?

— В Кингстоне, в гостинице «Тринадцать звезд».

— Почему я лежу в кровати одетым?

— А, братец, значит, ты ничего не помнишь?

Жак спустил ноги на пол, но так и остался сидеть; потом заговорил:

— Помню только, что сидел здесь и работал… и ты тут был…

— Совершенно верно, — ухмыляясь, сказал Овид, — потом ты вдруг встал и, выкатив глаза, как сумасшедший, размахивая руками, затрещал, как сорока, с пеной у рта и яростью в глазах осыпая меня ругательствами. Я уж думал, ты с ума сходишь.

Жак вскочил на ноги.

— Что все это значит? — передернувшись, пробормотал он.

— Что ты того и гляди схлопочешь себе кровоизлияние в мозг… Слишком много работаешь, братец. Переутомляешь себе голову. Все это добром не кончится. Кровоизлияние в мозг — опасная штука.

Жак задумчиво и мрачно прошелся по комнате.

— Почему ты не вызвал врача?…

— Почему? Из простейшей осторожности. Ты говорил… кричал… И вовсе ни к чему было, чтобы кто-то посторонний слушал все это, развесив уши.

Жак побледнел.

«Что я такого мог сказать?… — с ужасом подумал он. — И с чего вдруг этот бред… это сумасшествие?…»

Не в состоянии ответить на вопросы, он сделал над собой усилие, стараясь отогнать мучившие его мысли.

— Как продвигается работа? — спросил он.

— Я составил смету. Тебе остается лишь проверить цифры. К полудню мы можем пойти на завод.

Дела вскоре были закончены, и следующим вечером Жак Гаро й Овид Соливо отбыли на поезде в Нью-Йорк. В тот же вечер, оказавшись наконец дома, Овид уселся за письменный стол, взял лист бумаги, ручку и написал следующее:

«Нью-Йорк, 23 июня 1862 года

Швейцария, Женева, городская больница, господину директору Сударь,

надеюсь, вы будете так любезны, что сочтете возможным оказать мне услугу в одном очень важном для меня деле. Мне стало известно, что в 1856 году некий уроженец Дижона по имени Поль Арман, рабочий-механик, скончался в вашей больнице; он приходится мне родственником, и, поскольку я не получал никаких официальных уведомлений, у меня по этому поводу остались определенные сомнения.

Я был бы очень признателен вам, если бы вы соблаговолили внести ясность в этот вопрос и, в том случае, если Поль Арман действительно умер, выслали мне официально оформленное свидетельство о его смерти. К сему прилагаю стофранковую купюру в возмещение расходов по розыску документов и оформлению свидетельства. Если же упомянутые расходы составят меньшую сумму, прошу вас любезно принять оставшиеся деньги и использовать их на нужды вашего заведения.

С глубочайшим почтением,

Овид Соливо

Нью-Йорк, Вторая авеню, 55».

Через месяц — почти день в день — он получил свидетельство о смерти Поля Армана, скончавшегося в женевской больнице 15 апреля 1856 года от скоротечной чахотки.

— Ну, — насмешливо произнес Овид, — теперь ты у меня на крючке, дружище Жак Гаро! Придется и тебе беспрекословно подчиняться!

После этих событий прошло восемь лет. Шел страшный 1870 год. 5 ноября в одиннадцать утра из ворот дома священника в Шеври к деревенской церквушке двинулась траурная процессия. Во главе ее шел аббат Ложье с покрасневшими от слез глазами.

За гробом, предваряя толпу, шли двое: мужчина лет тридцати пяти и юноша лет четырнадцати в форме воспитанника коллежа. Первый был художник Этьен Кастель. Второй — приемный сын госпожи Дарье, Жорж Фортье, теперь его звали Жорж Дарье. Хоронили приемную мать сына осужденной на пожизненное заключение женщины.