Фредди судорожно сглотнула и выпалила первые же пришедшие на память строчки:

Улыбнувшись, Дэл продолжил цитировать Шекспира, строки которого вспомнила Фредди:

Фредди подхватила:

Рассмеявшись, Дэл тихо продолжал:

Фредди не могла опомниться от потрясения. Она поверить не могла, что слышит эти стихи из уст Дэла. И потом… Все это слишком уж походило на сон. Еще сегодня утром она была женщиной-ковбоем — и вдруг превратилась в прекрасную даму, за которой ухаживает галантный кавалер.

— Дэл, — прошептала она, глядя в его воспаленные от желания глаза, — что ты делаешь?

— Пытаюсь тебя соблазнить. Пытаюсь на этот раз сделать все как положено, — заявил он без обиняков, но глаза его при свете свечей казались удивительно теплыми.

Резкость — и одновременно нежность… В этом был весь Дэл. В пламени свечей черты его лица приобрели непривычную мягкость. Розоватые блики плясали на его руках, искрились в хрустале бокала. Он не сводил с нее глаз с тех пор, как вошел в комнату. Фредди помнила, каким было его тело, его мускулистые ноги и твердый плоский живот, но сейчас не тело, а взгляд Дэла заставлял ее чувствовать странное тепло и слабость, словно вся она под ним плавилась и растекалась. Взгляд этот был теплым и ласковым, когда он читал стихи, и становился тяжелым и пристальным, когда он молча пожирал ее глазами, сгорая от желания.

Фредди стала замечать, что испытывает странное беспокойство. Тепло, растекавшееся по телу, начинало переходить в жар, по спине же пробегала нервная дрожь. Взяв в руку вилку, Фредди уставилась в свою тарелку. Она ела, но не чувствовала ни запаха, ни вкуса. Слушая стихи, краснела, когда строчки становились опасно созвучными ее ожиданиям.

За спиной Дэла соблазнительно и таинственно поблескивало шелковое покрывало на кровати. Вся комната — кроме освещенного свечами стола и этого серебристого светлого пятна — погрузилась во мрак. В открытое окно лилась музыка, сладостная и манящая. Губы Фредди дрожали; дрожали и пальцы. Пламя свечей освещало все лицо Дэла, но она видела лишь его глаза и губы. Вдруг подумалось: если он ее сейчас не поцелует, то она, возможно, лишится чувств.

Словно прочитав ее мысли, Дэл встал и подал ей руку. Они стояли так близко друг от друга, что подол юбки касался его ног. Он провел кончиком пальца по ее губам. Фредди закрыла глаза и покачнулась, когда он, словно снимая с ее шеи невидимые соринки, задержал руку на вырезе платья. Ей казалось, она вот-вот задохнется; казалось, сердце вот-вот остановится… Когда же губы его наконец впились в ее уста, из груди Фредди вырвался стон облегчения.

Охваченная желанием, она готова была прижать Дэла к себе и ответить на его поцелуй, но он, к ее изумлению, чуть отстранился. Он придерживал ее рукой за талию, и теперь губы его лишь касались ее губ. Затем он принялся осыпать легкими, почти неосязаемыми поцелуями ее веки, виски, щеки… Но постепенно все крепче прижимал к себе, давая почувствовать всю силу своей страсти.

Обезумевшая от желания, Фредди вскрикнула, застонала и прижалась к нему всем телом, стараясь впиться поцелуем в его губы. Но Дэл каким-то чудом ускользал и лишь дразнил своими ласками. Его горячие ладони скользили вверх и вниз по зеленому шелку платья, но он явно избегал прикасаться к ее груди. Она изнемогала от страсти, трепетала, рвалась ему навстречу, словно умоляя его накрыть ладонями ее груди с уже отвердевшими сосками.

— Дэл… Дэл…

Задыхаясь, она шептала его имя и замолчала лишь тогда, когда он поцеловал ее уже по-настоящему. На сей раз поцелуй его был долгим и страстным, однако чувствовалось, что он по-прежнему владеет собой. И Дэл действительно не торопился; целуя Фредди, он словно пил из ее уст чудесный напиток, пил глоток за глотком, так, чтобы сосуд оставался полным. А Фредди сгорала в огне желания, она сходила с ума.