Ну а затем дело пошло быстрее. Небесный стрелочник славно потрудился, и вот уже наш маленький паровозик, избрав верное направление, бодро бежит вперед.

#

В тот вечер Гаранс и Луис Мариано совершили свою последнюю долгую прогулку в этом городе. Надо же было попрощаться с несколькими друзьями, несколькими барами и несколькими излюбленными фонарными столбами. И еще с кое-какими местами, там и сям, на том и другом берегу реки, где еще не выветрились аппетитные запахи еды и «травки».

В какой-то момент она поставила свой бокал, попросила у кого-то мобильник и сделала пару-тройку важных звонков.

— Ты опять что-то затеяла? — обеспокоился один из ее приятелей по бару, более наблюдательный, чем остальные, когда она вернулась в шумный зал. — У тебя глазки блестят, как у мыши, почуявшей сыр… Ну, давай колись! Какого дурака ты решила сегодня обчистить?

— Никакого. Лучше скажи: ты вроде бы искал себе жилье?

— Ладно, кончай придуриваться, красотка! Стоит только посмотреть на твою ухмылку, и все ясно — у тебя рыльце в пушку… Если дело не в картах, значит, в самом крупье. Втрескалась в него, что ли?

Она сощурилась и спрятала лицо за бокалом.

— Ох, бедолага… — тихо простонал он и повторил громче: — Бедный, бедный счастливчик!

Они вернулись слишком измотанные, чтобы устроить еще один концерт перед дверью консьержки, рухнули среди собранных коробок и ароматов жавелевой воды, захрапели хором, встали на заре, выпили свой последний в этом квартале кофе с молоком (от надежного производителя), отправились в пункт аренды машин, сильно струхнули, когда дама в красном костюме сунула кредитную карту Гаранс в платежное устройство, облегченно вздохнули, когда она вернула им карту вместе с ключами от грузового фургончика средних размеров, припарковались перед окнами своей халупы, загрузили в фургон личные пожитки, получили последнюю порцию яда от церберши, отнеслись к ней свысока, на прощание оросили ее коврик и уехали.

#

Вторично Гаранс припарковала машину в узком тупичке предместья, куда она втиснулась задним ходом. Она подошла к домику, с виду заброшенному, нажала на звонок, подождала, поздоровалась с очень старым господином, вышедшим им навстречу, заметила, что у него слишком дрожит рука, чтобы попасть в замочную скважину, перелезла через заборчик, обняла его, чуть не задохнулась от кислого запаха его одеколона с нотками мочи, взяла у него связку ключей, широко распахнула обе створки облупленных решетчатых ворот и провела полдня за погрузкой других картонных коробок в кузов своего фургончика. Впрочем, не только коробок, а еще и мешков, и пакетов, и старых чемоданов, и даже огромного кофра, такого тяжелого, что она чуть спину себе не свернула. Затем они прошли в гостиную. Ну то есть в комнату, которая прежде, вероятно, была гостиной…

Все ее пространство, от пола до потолка, заполняли вещи, неописуемое нагромождение вещей; казалось, только густой слой не то пыли, не то грязи позволяет этой куче старья держать равновесие. Гаранс смотрела на нее как зачарованная. Хранителя свалки звали Луи-Эсташ Валлотен. Но вся эта груда барахла принадлежала не ему, а его брату Андре, который провел свои лучшие годы в недрах лавок древностей, развалов, блошиных рынков, а оставшееся, весьма малое время — на ярмарках и у старьевщиков. Он не коллекционировал что-то определенное — ему просто нравилось, по его словам, «спасать мертвые вещи». Был он слегка тронутый, каждой приобретенной вещи давал имя и по вечерам рассказывал ее историю своему брату-близнецу, такому же холостяку, как он сам. Гаранс познакомилась с ним несколько лет назад, ранним утром, когда она возвращалась домой отсыпаться, а он рылся в мусорном баке на улице Дамремон.