|
Принц усадил Мерапи в колесницу, подстелив ей свой плащ и набросив ей на плечи мой, который он одолжил у меня, сказав, что поскольку я несу солому, плащ мне не нужен. Потом он занял свое место в колеснице, и они поехали, соразмеряя скорость движения с моим шагом. Так я шел следом за ними, и солома свисала мне на уши, я не слышал, о чем они говорили, – если они вообще о чем то говорили; вполне возможно, что присутствие возницы исключало всякий разговор. Сказать по правде, я не прислушивался, погруженный в мысли о тяжкой доле этих бедных израильтян, вынужденных собирать пыльную солому и тащить так далеко эту ношу, отягченную комьями глины, которая налипла на корнях. Еще не достигнув города Гошен, мы столкнулись с неприятностями. Едва мы пересекли по мосту канал, как я, шагая за колесницей, увидел при чистом свете луны бегущего навстречу молодого человека. Это был еврей, высокий, хорошо сложенный и по своему очень красивый. У него были темные глаза, горбатый нос, ровные белые зубы, длинные черные волосы густыми волнами падали на плечи. В руке он держал деревянный посох, а за пояс был заткнут обнаженный нож. Увидев колесницу, он остановился и стал всматриваться, а потом спросил по еврейски, не случилось ли путешественникам встретить молодую женщину израильтянку, которая, очевидно, заблудилась в пустыне. – Если ты ищешь меня, Лейбэн, то я здесь, – ответила Мерапи из под плаща. – Что ты тут делаешь одна с египтянином? – свирепо спросил он. Что за этим последовало, я не знаю, ибо они заговорили так быстро на своем языке, что я ничего не понял. Наконец Мерапи повернулась к принцу и сказала: – Господин, это Лейбэн, с кем я обручена, он велит мне сойти с колесницы и сопровождать его, как мне ни трудно идти пешком. – Я, госпожа, велю тебе остаться. Лейбэн, с кем ты обручена, может сопровождать нас. Лейбэн вспыхнул от гнева – что было, как я сразу понял, у него в крови – и порывисто протянул руку, видимо, намереваясь оттолкнуть Сети и схватить Мерапи. – Ну, ты, остерегись! – сказал принц, в то время как я, бросив связку соломы, выхватил свой меч и одним прыжком очутился рядом с ними, крича: – Раб, ты хотел поднять руку на принца Египта? – Принц Кемета! – произнес он, отступив в изумлении, и угрюмо добавил: – Но какое отношение принц Кемета имеет к моей невесте. – Он помогает ей добраться до дома после того, как нашел ее раненую и беспомощную в пустыне с мешком этой проклятой соломы, – ответил я. – Вперед, возница! – сказал принц, а Мерапи добавила: – Успокойся, Лейбэн, и возьми эту солому, которую спутник его высочества нес всю дорогу. Мгновение он колебался, но потом схватил связку соломы и водрузил ее себе на голову. Пока мы шли бок о бок, его злобное настроение постепенно одерживало верх над благоразумием. Он, не умолкая, ворчал из за того, что Мерапи ехала одна рядом с египтянином. Наконец я не выдержал: –Замолчите! – сказал я. – Тебе ли жаловаться на то, что делает его высочество, если он уже отомстил за убийство отца этой госпожи, а теперь спас ее от одинокой ночевки среди диких зверей и людей пустыни? – Насчет первого я уже наслышан достаточно, – ответил он, – а насчет второго еще услышу более чем достаточно! С тех самых пор как моя невеста увидела этого принца, она смотрит на меня другими глазами и говорит со мной другим голосом. Да, а когда я пытаюсь ускорить нашу свадьбу, она говорит, что нельзя торопиться, ибо она все еще в трауре по своему отцу. Как бы не так! Она никогда не могла простить ему то, что он обручил ее со мной по обычаю нашего народа. – Может быть, она любит кого нибудь другого? – спросил я, желая узнать как можно больше об этой женщине. – Никого она не любит, – по крайней мере, до сих пор не любила. |
