Это означало, что никто не будет поднимать шум, не станет добиваться расследования и не потребует выдачи тела. Которое, соответственно, большей частью окончит свой земной путь в лаборатории доктора Валида.

С крыши я спускался примерно час, после чего привычно сдал свою одежду криминалистам. По моим прикидкам, моей обуви у них теперь было больше, нежели у меня самого. Наши с Найтингейлом руки исследовали на предмет остатков пороха от стреляных патронов. Потом мы вышли на улицу, и нас развели по разным автомобилям для дачи предварительных показаний. Когда сержант Стефанопулос наконец отпустила нас с миром, было три часа ночи, и даже на Сохо опустилась усталость.

Кэфри и его десантники прятались в переулке, выходящем на Бродуик-стрит. Я оказался прав насчет микроавтобуса — это был белый «Форд Транзит» с заведомо фальшивыми номерами.

— Нам лень платить за въезд в центр, — пояснил Фрэнк, когда я спросил его об этом. — Но с этим автобусом все абсолютно законно, он принадлежит брату моей жены.

Его ребята тем временем где-то добыли мне черные джинсы, темно-серую толстовку с капюшоном и надписью «АГРО» поперек груди и пару простецких кроссовок. Теперь я хотя бы мог избавиться от выданного криминалистами защитного костюма. От джинсов исходил едва уловимый запах машинного масла, и я заподозрил, что именно они вместе с толстовкой находились в вещмешках и служили прослойкой для гранат, чтобы те не стукались боками.

Найтингейл терпеливо ждал под промозглой моросью, пока я переоденусь. Я уже собирался выходить, но Фрэнк Кэфри остановил меня, положив руку на плечо.

— Мы должны убраться отсюда до рассвета, — сказал он.

— Не беспокойтесь, — ответил я, — мы скоро закончим.

В свете уличных фонарей Найтингейл выглядел совсем изможденным, мертвенно бледным. Под глазами темнели круги, но он старался скрыть усталость. Однако я ее заметил, как и то, что он время от времени ежится. Лицо его тем не менее оставалось бесстрастным.

— Пойдете первым, сэр?

Он молча кивнул и смерил меня долгим холодным взглядом. Потом проговорил:

— Когда я брал вас в ученики, то думал, что сумею защитить от необходимости принимать определенные… решения. Теперь я вижу, что был неправ, — и прошу меня простить. И в связи с этим хочу знать — чего, черт побери, вы добивались?

— Я пытался выполнить свой долг констебля в соответствии с присягой и законом о правах человека, — ответил я. — А точнее, со статьей номер два, которая касается права на жизнь и гласит, что если уж мы убиваем какого-нибудь несчастного ублюдка, то он имеет право по крайней мере на быструю и безболезненную смерть.

— Это исходя из того, что под определение человека у вас подпадают и вампиры с химерами?

— Тогда, сэр, давайте передадим это дело в суд, а еще лучше — попросим парламент внести поправки в сам закон, — сказал я. — А решения принимать — это же совсем не наше дело, верно? Мы ведь просто копы.

— Питер, а будь они безобразными, вы бы так же пеклись о них? — с горечью спросил Найтингейл. — В мире есть много самых отвратительных существ, имеющих разум и речевой аппарат, — интересно, встали бы вы на их защиту столь же решительно?

— Возможно, и не встал бы, — ответил я. — Это бы доказало мое малодушие, но не неправоту.

— Я полагаю, что конкретно Симона и ее сестры в период с 1941 года по настоящее время убили или искалечили в общей сложности примерно двести двадцать человек. А ведь у них у всех тоже были права.

— Я хочу сказать, что нельзя же просто закрыть глаза на этот закон.