То есть не так чтобы очень. У меня некогда была хорошая машина, но я продал ее, чтобы начать копить деньги на колледж для Габби, и теперь перед домом был припаркован мой побитый джип, порой неделями простаивая без дела. Я предпочитаю метро – залез под землю в одном конце города, выскочил в другом, и на клаксон давить не надо ни разу. Мне не нравится стричь газон или подравнивать кусты, а потом сгребать с лужайки скошенную траву и обрезанные ветки. В торговых центрах мне неуютно, а есть в забегаловках я терпеть не могу. Да и вообще, очарование пригородной жизни – и в целом, и в конкретных деталях – мне совсем не понятно.
Мне нравится звук отбойных молотков, блеяние сирен в ночи, круглосуточные закусочные, граффити, кофе в картонных стаканчиках, струящийся из люков пар, брусчатка, желтые газеты, гигантский логотип «СИТГО петролеум» и чей‑то крик «Такси‑и!» холодной ночью, ошивающаяся на углах шпана, рисунки на асфальте тротуаров, ирландские пабы и парни по имени Сал.
В пригородах всего этого не найти, во всяком случае не в таких объемах, к каким я привык. С Энджи ситуация такая же, если не хуже.
Так что мы решили растить ребенка в городе. Купили домик на приличной улице, с крохотным двором и неподалеку от детской площадки (также неподалеку от довольно стремного квартала, но это другая тема). Мы знаем большинство своих соседей, и Габриэлла уже может назвать по порядку пять остановок на красной ветке – факт, от которого сердце ее старика переполняется гордостью.
– Заснула?
Энджи взглянула на меня поверх учебника, когда я зашел в гостиную. Она переоделась в треники и одну из моих белых футболок. Она в ней просто тонула, и я с беспокойством подумал, что она недоедает.
– Наша болтушка Габби взяла краткую паузу во время насыщенного диалога о деревьях…
– Гррр… – Энджи откинула голову на спинку дивана. – И чего ей дались эти деревья?
– …и заснула крепким сном.
Я рухнул на диван рядом с ней, сжал ее ладонь своей, поцеловал.
– Кроме мордобоя, – сказала она, – что‑нибудь еще сегодня произошло?
– Имеешь в виду «Дюхамел‑Стэндифорд»?
– Их самых, ага.
Я сделал глубокий вдох.
– Постоянную работу мне не дали.
– Черт! – прокричала она так громко, что мне пришлось поднять руку, и она взглянула в сторону комнаты Габби и скривилась.
– Они сказали, что не стоило мне обзывать Брэндона Трескотта. И намекнули, что я слишком неотесанный тип, которому надо поучиться манерам, прежде чем прикоснусь к живительному источнику их льгот.
– Черт, – сказала она, в этот раз тише и без шока в голосе, только с отчаянием. – И что нам теперь делать?
– Не знаю.
Какое‑то время мы сидели в тишине. Говорить особенно было нечего. Весь этот страх, все беспокойство – мы продолжали чувствовать их, но восприятие это притупилось, словно мы притерпелись к ним.
– Я брошу колледж.
– Не бросишь.
– Еще как брошу. Вернусь к…
– Тебе немного осталось, – сказал я. – На следующей неделе экзамены, интернатура, а к лету ты уже будешь семью кормить, а тогда…
– Это если я вообще найду работу.
– …а тогда я смогу себе позволить работать на себя. Так близко от финиша с дистанции сходить нельзя. Ты же лучшая в своей группе, и работу найдешь запросто. – Я улыбнулся с уверенностью, какой совсем не чувствовал. – Все у нас получится.
Она чуть отстранилась и внимательно посмотрела мне в глаза.
– Ладно, – сказал я, чтобы поменять тему, – колись давай. |