Я обернулся к Габриэлле:

– Ешь морковку.

– Ладно.

Габби воткнула вилку в кусочек моркови, засунула в рот, начала жевать. Лицо ее озарилось.

Я приподнял брови.

– Вкусно, – сказала она.

– Ну а я о чем?

Она поддела вилкой другой кусочек, начала хрумкать.

Энджи сказала:

– Четыре года на это смотрю и не понимаю, как у тебя получается.

– Древняя китайская хитрость. – Я принялся медленно и осторожно жевать крохотный кусочек куриной грудки. – Кстати, не знаю, как тебе, а мне вот лично трудновато есть, когда нельзя пользоваться левой стороной челюсти.

– Знаешь, что тут самое смешное? – По голосу Энджи я понял, что ни о чем смешном сейчас не услышу.

– Не знаю, – сказал я.

– Большинство частных сыщиков не похищают и не избивают.

– Но ходят слухи, что число таких случаев растет.

Она скривилась, и я почувствовал, что мы с ней оба мечемся мыслями и даже не представляем, что думать по поводу случившегося со мной. Когда‑то мы были экспертами в этой области. Она бы швырнула мне грелку со льдом и отправилась в спортзал, ожидая, что к ее возвращению я уже буду в порядке, буду снова рваться в бой. Теперь эти дни в далеком прошлом, и сегодняшнее напоминание о них загнало каждого из нас внутрь своего защитного панциря. Ее панцирь состоял из тихой ярости и осторожного отстранения. Мой – из саркастичных шуток. Вместе мы напоминали комедианта, безуспешно пытающегося пройти курс по управлению собственными эмоциями.

– Паршиво выглядишь, – сказала она с неожиданной для меня нежностью.

– Но чувствую себя только в четыре‑пять раз хуже. Честно. Я в порядке.

– Перкосета тебе надо.

– И пива.

– Их же вроде мешать нельзя.

– Я отказываюсь идти на поводу у масс. Я принял решение, и решение это – не чувствовать никакой боли.

– И как, удачно?

Я отсалютовал своим пивом:

– Миссия выполнена.

– Пап?

– Что, милая?

– Я люблю деревья.

– Я тоже их люблю, солнышко.

– Они высокие.

– Это точно.

– А ты все деревья любишь?

– До единого.

– Даже маленькие?

– Конечно, милая.

– А почему? – Моя дочь подняла руки ладошками кверху – верный признак того, что заданный ею вопрос не только жизненно важней, но и, спаси господи, достоен детального изучения.

Энджи бросила на меня взгляд, в котором читалось – добро пожаловать в мою жизнь.

Последние три года я пропадал либо на работе, либо в попытках найти работу. Трижды в неделю, пока Энджи была на занятиях, я сидел с Габби. Однако близились рождественские каникулы, и на следующей неделе ей предстоял выпускной экзамен. А после Нового года – интернатура в «Образовательном центре „Синее небо“» – благотворительной организации, специализирующейся на обучении подростков с синдромом Дауна. По окончании интернатуры, в мае, Энджи получит диплом магистра прикладной социологии. Но до этого момента деньги в нашей семье предстоит зарабатывать только мне. Друзья уже не раз советовали нам переехать в пригород – жилье там дешевле, школы безопаснее, налоги на недвижимость и взносы на страховку ниже.

Но и я, и Энджи выросли в городе. Белые заборчики и двухэтажные коттеджи нам нравились так же, как мохнатые ковры и бои без правил. То есть не так чтобы очень. У меня некогда была хорошая машина, но я продал ее, чтобы начать копить деньги на колледж для Габби, и теперь перед домом был припаркован мой побитый джип, порой неделями простаивая без дела.