Ужас как‑то забылся, притупился. Да и был ли? Чего бояться‑то? Не в страхе дело. Просто все вышло так…

И тут что‑то изменилось.

Скульнул ветер, дрогнуло ржавое железо. Скрипнули петли – смазать бы, да не собраться – тоненькая фигурка, серебряная, пушистая, втекла, крадучись, выпрямилась, тряхнула медным крылом кудрей – запахло мерзлой землей, ветром, зимой.

– Клара… ты что, мне кажешься?

– Кажусь, Лешка, кажусь. Галлюцинации у тебя с перепою – вот и мерещится. Алкоголик паршивый – смотреть стыдно.

Села на любимый диван… его . Вскочила, отряхнулась, пересела. Закинула ногу на ногу. Усмехнулась. Заметила под столом пустую бутылку из‑под кагора – вскочила, схватила, лицо исказилось дикой, яростной злостью – грохнула об угол, только осколки брызнули.

– Ты чего, мать?

– Всюду следы! Всюду – запах! – взглянула презрительно. – Запах твоего хахаля! Не выношу!

– Клар…

– Нечего тут! Если уж сумел раз поступить, как мужик – закончи! Убери отсюда это дерьмо, ясно?!

– Тебе надо – ты и убирай. Мне не мешает.

– Ах, так!? Ну, хорошо.

Подошла ближе, села на колени, обвила руками. Ах, твою мать, сладко – и тяжко, и больно, как больно‑то! Вроде бы не кусает, не целует даже – но в сердце холодный шип, между лопаток как нож воткнули, живот свело – спазмы, больно, черт!

Лешка протрезвел в момент – и стряхнул Клару с колен. Она рассмеялась сухо и холодно, будто внутри была сделана из промерзшего сыпучего снега, скинула серебристую шубку – открыла полупрозрачную блузку из черного газа.

– С чего это мне от тебя так паршиво всегда, Клара?

– А давай я тебя поцелую, зайчик? И не будет паршиво.

– Ну да, ты поцелуешь. И на меня наденут деревянный макинтош, и вокруг будет играть музыка. Спасибо.

– Что ты, Лешечка! Я ж тебе Вечность предлагаю, Вечность. И это не так уж и больно – раз – и все.

– Ну уж нет. Я и так в отличной форме.

– Оно и видно.

– Водку тоже грохнешь?

– Зачем же? Водку этот гаденыш не пил. Травись на здоровье.

Лешка плеснул из бутылки в стакан. Глотнул – и поморщился.

– Невкусно, миленький? Согласна, согласна, кровушка‑то лучше идет. Соглашайся, Лешечка, не думай. Все будет в лучшем виде, как доктор прописал.

– Кончай уже меня лечить, змеища. Ты лучше скажи – ты при часах? Сколько там натикало? А то тут окон нет – день или ночь, не поймешь.

Клара подскочила к воротам, приоткрыла. Холодный ветер бросил пригоршню снега ей в лицо. Она отшатнулась.

– Ты чего, не знаешь, сколько времени?!

– А мне‑то зачем? – Лешка улыбнулся со злобным удовольствием. – Пусть там хоть белый день – мне‑то плевать. Это тебя, крошка, должно волновать.

Клара подняла с дивана шубу, начала надевать. Лешка поймал ее за рукав.

– Куда же ты, мой ангел? Не спеши так – вдруг сейчас уже рассветет, а? Спи лучше у меня. На этом диванчике. Так удобно! Многим нравится.

– Мне пора! – огрызнулась Клара, и сквозь злобу послышался страх.

– Ну что ты! Посиди еще! Что ж тебе, западло, что ли? Выпьем, поговорим… Выпьешь со мной водочки? Ах, да, ты ж у нас кагорчик употребляешь. Один моментик…

– Отпусти меня, скотина, мне пора!

– Страшно, Кларочка?

– Не дождешься! Отпусти!

Клара рванула рукав изо всех сил и вырвала его из Лешкиных рук.