Мартынов свернул в переулок, где по причине позднего времени было совсем пустынно, и увидел картину, достаточно странную, чтобы привлечь внимание. Девица в расстегнутой дубленке обнимала двоих парней – одного, в длинном черном пальто, с рокерскими патлами ниже плеч, и второго, в кожаной куртке, с непокрытой головой, блондина, который почему‑то показался Мартынову знакомым. Из‑за этого Мартынов притормозил и присмотрелся.

И тут вдруг девица упала в снег. Мартынов подумал, что она совсем пьяна, но ему вдруг померещились красные пятна на белом вокруг ее головы. К тому же эти двое, вместо того, чтобы помочь девушке подняться, стали вести себя уж совершенно ненормально. Лохматый отодвинул ее руку с дороги в сугроб носком ботинка, а блондин обнял лохматого за шею и рассмеялся.

Мартынов понял, что так смеяться может только Дрейк – и эта простая мысль почему‑то вызвала приступ панического ужаса. А блондин обернулся – он уже вне всякого сомнения оказался Дрейком, Мишкой – и встретился с Мартыновым глазами, которые вспыхнули в сумерках красным, как точки лазерного прицела.

Мартынов оцепенел. Он был как ледяная статуя – тронь и зазвенит – когда Дрейк что‑то сказал своему лохматому приятелю и подошел ближе. Мартынов стоял, молчал и смотрел на Мишку широко раскрытыми немигающими глазами.

Мишкино лицо было бледным, нет, совершенно белым, белым, как снег – и казалось лиловым в мертвенном свете фонаря. Белым, жестким, точным, как лицо ожившей мраморной статуи. Холодным. Прищуренные глаза светились темно‑алым, в уголке губ, едва обведенных чуть заметным туманным контуром, как у статуи, темнело вишневое пятнышко.

И что поразило Мартынова больше всего – Мишка или некто, притворившийся Мишкой, улыбался. Спокойно, снисходительно, весело – он улыбался.

Мартынов почувствовал, как все внутри сжалось и ухнуло в какую‑то холодную пропасть.

– Здорово, Мартын, – сказал Мишка с очень знакомой интонацией, но совершенно незнакомым низким, мурлыкающим голосом, и протянул руку. – Поздно гуляешь.

– Здорово, Дрейк, – сказал Мартынов и поразился, как это умудряется говорить так спокойно.

Мишкина рука была так холодна, что ее прикосновение обожгло кожу – все равно, что пытаться сжать в ладони кусок промерзшей стали на морозе. Ужасно холодна и тверда. Это было нечеловеческое рукопожатие.

– Что с тобой, Дрейк, а? – спросил Мартынов, стараясь не сбиться с тона.

– Да все чудесно, – Мишка улыбнулся и обнажил длинные рысьи клыки. – Не поверишь, Мартын, насколько чудесно. Ты уж прости, старик, что я тебя переполошил сдуру…

– Не звонишь, не заходишь, – Мартынов готов был откусить себе язык за эту фразу, которая сорвалась совершенно некстати, просто по привычке. Очень хотелось, чтобы Дрейк пропустил ее мимо ушей, но он ответил:

– Да времени не было как‑то. А что, приглашаешь? – и рассмеялся.

Мартынов вспотел, несмотря на жестокий ночной мороз.

– Ну, я вообще…

– Да ладно, ладно. Не пойду я к тебе Антонину пугать, не переживай. Да что ты так дергаешься‑то, Мартынушко? Вампиров же не бывает!

Мишка умер. Хуже, чем умер. С ним случилось что‑то ужасное, неописуемо ужасное – и вот теперь он пришел за Мартыновым.

Он убил девушку, которая сейчас валяется в сугробе.

Он убьет Тошку. Он знает, где Мартынов живет. Мертвецы всегда приходят к близким и друзьям. Сейчас он убьет Мартынова, а потом – Тошку.

– Не психуй, Мартынчик, – сказал демон, улыбаясь. – Я маленьких не обижаю.

– Дрейк, как же ты теперь… а вон тот…

– А! Это граф Дж… блин, привычка! Граф Жоффруа де Грене, мой батюшка во мраке, компаньон, друг, из Вечных Князей.