– Хорошо, – и улыбнулась.

Женя пошарил по своим карманам, потом – по карманам парня, но так и не нашел что искал. Огляделся вокруг. Подобрал кусок стекла от разбитой бутылки и начал закатывать рукав куртки.

– Жень, ты что, он же грязный! Заражение крови будет…

– Чьей крови, старуха? Моей?!

Полоснул по запястью – и моментально выступила кровь. Так же, как и в первый раз, было не больно, а… Таинство вызывало странное возбуждение, почти схожее с сексуальным. «Рождение новой жизни»… Мертвой.

Прикосновение крови вампира к губам выгнуло человека судорожной дугой, он мотнул головой и захрипел, глотая воздух, как пойманная рыба. Ляля схватила Женю за руку, дернула.

– Господи… Жень, что с ним, а?

– Что… кончается. Агония.

– А почему? Ты же наоборот…

– Лялька, я ж тебе говорил, черт! Он сейчас умрет – как человек, а как вампир – возродится. Это тебе не воскрешение, а я не Христос! Он – все, таким, как был, уже не будет никогда. Как мы с тобой…

Ляля вздохнула или всхлипнула, перевела взгляд с Жениного лица на умирающего. Он зажмурился, раскрыл рот и замер, не шевелясь. Дыхания уже не было.

– Все, – сказал Женя. – Готов. Минут через пятнадцать‑двадцать процесс начнется.

– Как это?

– Откуда я знаю… Наверное, обмен веществ меняется, организм перестраивается… Знаешь, что я думаю? Все это ни к богу, ни к черту отношения не имеет. Вампиры – просто другие какие‑то существа, ну… как бы биохимически там, физиологически другие…

– Как?

– А так. Как другая раса.

– Почему? В кино‑то…

– Ну да… в кино из могил встают и кукареканья боятся. И прутся от совершения зла, как ты говоришь. Может, уже замнем эту тему, насчет кино? Кого при жизни в человечьей шкуре не тянуло убивать, тот и в вампирской не рвется. А подонку и вампиром быть не надо, сама видишь.

– Пожалуй… слушай, Жень, а что, он так и будет тут лежать?

– А что ты предлагаешь?

– Может, к тебе его отнесем, а?

– А кто понесет?

Ляля оторопело взглянула на него и фыркнула. Женя распечатал новую пачку сигарет, вытащил одну, закурил.

– Чудачка ты, сестрица. Тебя нести – это одно, а его таскать – это совсем другое, знаешь ли. Он не такой уж и воздушный, я бы сказал. И потом – если бы ему что‑то грозило… а так ничего ему не сделается. Сейчас у нас второй час ночи, очнется он… ну пусть хоть в два – все равно до рассвета далеко.

Ляля вздохнула, поводила ладошкой по влажной сломанной скамейке и присела подождать…

Качающаяся, пронзенная золотыми звездочками тьма Генку убаюкивала, нежно‑нежно. Он летел, летел бесконечно сквозь это огромное, мерцающее, звенящее пространство, и прекрасные голоса все тянули какой‑то торжественный хорал на три высокие ноты… Потом прошла вечность блаженного отдыха после очередной стычки. Не надо было заставлять себя просыпаться и снова превращать уставшее тело в боевую машину. Тихо‑тихо было в горах, только моргали сонно добрые звездочки; спали Генкины боевые друзья, спала в далеком Питере Цыпочка, «чехи», наверное, тоже спали, обнимались с автоматами, бормотали во сне молитвы своему Аллаху…

Передышка – это хорошо. Покой – это хорошо. Солдат спит – служба идет. Чем больше спишь – тем легче жить на свете. А в этот раз и сон приятный. Вот – письмо… письмо, а в письме фотка ее… Серый рассматривал, сказал: «Дуракам – счастье», – пришлось дать ему в ухо, но не всерьез, потому что по существу‑то не обидно… Жираф сказал: «Не суетись, Суслик, жалко, если тебя шлепнут.