– Вы как бы… извините, просто тут жил мой… брат.

Дверь распахнулась, расплескав по темной лестнице поток света. В прихожей, концертно освещенной, в зеркалах и атласных обоях, обнаружились двое – заспанный солидный мужчина в роскошном халате и тигровой масти дог, попятившийся вглубь осиянного чертога.

– Тут ведь как бы коммуналка была…

– Вспомнил. Расселили твою коммуналку, еще осенью.

– Как?

– Да так. Кто твой брат‑то? Ханыга староват, вроде…

– С… Савельцев.

– Да… Не знал ты, что ли?

– Я… только что приехал.

– Ну, извиняй, парень. Савельцев‑то того… его осенью машина сбила. Сразу насмерть. Ну а комнату продала жена его бывшая. Алкашам условия обеспечили, долги заплатили… Так что извиняй, моя это квартира теперь. С ноября уже.

Женя кивнул, снова кивнул, вытащил сигарету. Новый хозяин пожал плечами, прикрыл дверь. Ляля стояла рядом, перебирая завязки на воротнике куртки, ее рассеянный взгляд блуждал по ступенькам в сетке теней и тусклого света.

– Пойдем, – сказал Женя и начал спускаться.

– Куда?

– На чердак. Тут, через улицу, есть один такой дом, малыш… там как бы помещение такое… с выходом на крышу.

– У нас теперь нет дома…

– Мне подумать надо.

– Женя, а почему…

– Не знаю. Пойдем скорее, скоро светает.

Женя и Ляля прошли через двор наискосок, вышли к высотному дому с черной лестницей и балконами‑переходами между этажами. Поднялись на лифте на самый верх, на ту самую крышу, куда Женя ходил купаться в ветре. Воздух здесь был еще хрустальнее, чем внизу; синий прозрачный купол небес светлел у горизонта, как размытая акварель.

Ляля подошла к краю крыши. Ветер растрепал, взлохматил ее белокурые волосы. Глубоко внизу еще лежала темная синева, сонная тишина; здесь, наверху, воздух уже пах зарей, переливался и мерцал, будто сам собой.

– Как‑то страшно.

– Почему?

– Да вот же ОНО. ОНО же сейчас…

– Это же просто солнце, сестренка. Просто солнце.

– Я такая сонная, Женечка. И слабая… как будто болею. Почему?

– Не знаю. Скоро рассвет, может быть, поэтому.

– Но раньше…

– Раньше как бы все было по‑другому.

Женя принес с лестницы пустой пластмассовый ящик и поставил на бетон в самом темном уголке чердака. Ляля тут же села, подперла подбородок кулаками, задумалась. Женя снова закурил. Дверь на чердак осталась открытой; в ее проеме голубели, золотились небеса. День падал с высоты, обрушивался на город.

Ляля вдруг вскрикнула, прижав руку к груди. Женя тоже ощутил эту боль, этот удар или укол – как будто внутри что‑то сломалось или оборвалось. Ляля взглянула на него расширившимися, потемневшими глазами.

– Они умерли? Да?

– Не знаю, – проговорил Женя медленно. – Не думаю.

– Но их же больше нет! Я их больше не чувствую! Зачем ты меня обманываешь!? Думаешь, я такая дурочка?!

– Ну что ты кричишь. Сестренка, ты просто как бы не понимаешь… Они ушли. Перешли. Ну…

– Ну куда?! В рай? Или в ад? Куда?!

– Ты не кричи, ты послушай себя.

Ляля замолчала. У нее сладко, истомно кружилась голова, золотая колышущаяся мгла танцевала перед глазами – и там, в ослепительном солнечном свете, вдруг проявилась сияющая дорога, туманная, голубая и розовая, невесомая и бесплотная, ведущая куда‑то вперед и вверх…

– Что это?

– Может быть, переход … не могу объяснить, заяц.