– Прости, госпожа моя, – распоряжусь.

Лронг высунул голову наружу, вполголоса отдал несколько четких приказов. Из шатра выходить не решился, наверное, боялся, что долгожданная гостья исчезнет так же внезапно, как и появилась. Но Сэнни застыла недвижно, и только назойливой мошкой крутилась где‑то на задворках памяти какая‑то неуместная мелочь: сибилло… и его непотребная полосатая хламида… ведь она же своими руками…

– Сейчас Паянну отыщут, – по‑солдатски доложил князь, возвращаясь.

Больше ничего не сказал – ждал, когда та, к которой он мысленно обращался не иначе, как «жизнь моя», удостоит его еще хотя бы несколькими словами.

– Лронг, ее не найдут, – проговорила мона Сэниа безнадежно. – Потому что это Кадьян. Оборотень Кадьян, который всегда служит верно.

Он поверил сразу и теперь молча смотрел на нее, не требуя ни доказательств, ни подробностей – решал, имеет ли он право на мучивший его вопрос. Наконец осмелился:

– Какое еще горе он тебе причинил?

– Прежде всего, он причинил его тебе: вспомни, когда умер Рахихорд, и ты поймешь, почему. – И это Лронг Справедливый понял сразу, на черное лицо словно пала дымчатая пелена. – А что до меня… он просто отнял у меня все.

Он невольным движением поднял ладони, словно на них лежало не кучка сверкающих бусин, а маленький ребенок. Для него Ю‑ю так и остался младенцем.

– Нет‑нет. Сына я не потеряла… – Она покачала головой. – Нет, потеряла, он больше не мой, но не по вине колдуна, а по нелепости собственных древних законов. На нашей земле мальчика, чтобы он вырос настоящим рыцарем, воспитывают только мужчины.

Лронг молчал – кто был следующим после сына, можно было не спрашивать.

– Кадьян его погубил, – отвечая на невысказанный вопрос, прошептала Сэнни. – Кадьян погубил, хоть и чужими руками. Но приговорила его я.

Она чуть было не добавила: потому что это были мои слова: «Если он мне изменит, то не быть ему на белом свете!».

Но не могла она признаться в мужниной измене здесь, под этим незакатным солнцем, низко склоненным над весенним горизонтом, словно погребальный факел. Солнцем, для которого все равны, точно пылинки над костром…

Темнокожий великан покачнулся, словно земля под его ногами заколыхалась и разверзлась, погребая в бездонной пропасти все то, что стояло до сих пор между ним и этой женщиной.

Теперь ничто их не разделяло.

– Ни слова больше, госпожа моя, – с трудом произнес он, – в твоем голосе боль и разочарование… только время сотрет их, рано или поздно. Все, что случилось, уже случилось, но тот, кого ты утратила, все равно остался с тобой. И он всегда будет рядом, только сейчас ты, ослепленная обидой, просто не можешь его разглядеть.

Он весь был в этих словах, рыцарь травяного плаща. Ей бы сейчас подойти к нему, прислониться сухой щекой к жесткой ткани солдатского кафтана – и, может, удалось бы заплакать. Она шагнула к нему, поднимая руки – и только сейчас заметила, что сжимает рукоятку меча. Пальцы разжались, клинок лязгнул о плитняковый настил, высекая искры.

Оба, словно сговорившись, уставились на меч, лежащий между ними, словно знак непреодолимой преграды. Все она потеряла. Все. Что остается вдове? Ей вдруг пришло на ум, что вдовой‑то она один раз уже побывала; но тогда ей досталось неслыханное наследство – доспехи, конь и дружина эрла Асмура. И право закончить его дело.

А теперь? Только место возле этой солнечной могилы мужа.