– Не завидую я ей, – Баобабова послушно запихивает капканы в ящик.

Да уж. Завидовать нечему. Никакой личной жизни.

– Леша! – голос Баобабовой как‑то странно теплеет. – Возьми. Это наша фамильная драгоценность. От прабабки досталась. Она у меня княжеских кровей была.

На ладони у Марии серебряный крест.

– Тяжелый какой. Не жалко?

– А я не навсегда. Поймаем негодяев, обратно в ящик спрячу. А если потеряешь, тебя вместо креста в коробочку засуну. И будешь ты всегда при мне, как тот скелет в шкафу. Понял?

Чего ж непонятного. Посею крест, замочит не взирая на дружбу и рабочие отношения.

– Остается один вопрос, – проверяю, насколько удобно закреплена горелка за поясом. – Очерченный нами круг поисков слишком велик. Три десятка жилых домов, пара заводов, другие предприятия и общественные заведения. Тяжело отыскать иголку в стоге сена за двадцать четыре часа.

– Значит, надо применить магнит. Кажется у нас есть одна очень умная особа, способная найти все, что угодно в этом городе.

– Твоя тетка? – Не хотелось бы привлекать к пискам гражданское население. Особенно теток.

– Лесик, иногда ты такой недогадливый, – сердится Баобабова, защелкивая замки на железном сундуке. – При чем здесь моя тетка? Я говорю о той собачке, которую мы сплавили в институт Павлова.

– Машка! Ну, ты… молодец! Собака‑невидимка на службе правоохранительных органов! Это же здорово. В конце концов она нам обязана. Мы ее, можно сказать, спасли от смерти. Думаю, она нам не откажет. Если совесть всю не проела на колбасном заводе.

– И если ее еще не засунули в какую‑нибудь центрифугу. Век собачий не долог. У меня в том институте тетка год лаборанткой проработала. Много всего разного рассказывала.

– Такую редкую породу в центрифугу не засунут. Где телефон?

Мария вежливо швыряет на мой стол телефон и усаживается на краешек.

– Нашла кресло, – ворчу я, удерживая шаткий стол в равновесии. Параллельно набираю номер.

– Але! Але, говорю! Это институт Павлова? Здрасть. Это милиция с вами общается. Мы вам недавно собачку странную привезли для опытов. Чернилами облитую….

– Фиолетовыми, – шепчет Машка.

– Мне тут подсказывают, фиолетовыми чернилами. Она у нас по одному делу проходит. Даже по трем. Хотелось бы ее на время позаимствовать.

Из трубки слышатся нехарактерные для трубки звуки и радостный голос с той стороны практически лает в ответ:

– Гражданин лейтенант?! Не узнали? Это же я! Меченый! Собственной шкурой, можно сказать. Что значит, почему до сих пор живой? А какой я, по‑вашему, гражданин лейтенант, должен быть? Хе‑хе! Что делаю с телефоном? А я тут на проходной работаю. На полставки, сутки через трое. Вахтером. Всех впускать, никого без особого разрешения не выпускать.

Прикрываю трубку рукой и сообщаю Машке радостную весть. Баобабова закатывает глаза, показывая, насколько ее возбуждают новости.

– Премного вам, гражданин лейтенант, благодарен. Кормят здесь, конечно, не как на колбасном заводе, но жаловаться грех. Жильем обеспечили. Однокомнатной, деревянной. Карабин выдали, фуражку, калоши. Практически на чистопородного стал похож.

– Рад за тебя, Меченый, – пытаюсь остановить словоохотливого собеседника, но Меченый захлебываясь, делится своими радостями. Для него мы единственные близкие люди и товарищи на всей планете.

– Я теперь уже не фиолетовый. Меня, гражданин лейтенант, в целях усиления охранных функций решили оставить как есть, невидимым.