Я не совсем понял, какая разница между критиками и экспертами. Даже кот Мурз признался, что он тоже этого не знает, но, по его мнению — какая разница? — это якобы совершенно неважно. Как это неважно? Может, не только у экспертов, но и у критиков часто бывают криминальные наклонности, и того критика, которого Вайдат простила за наступление на лапу, надо было скушать. А я-то не догадался! Уже потом я специально вслушивался в разговор Мамы и Художницы, когда они говорили именно об этом столь отвлеченном для меня предмете. Оказывается, критики чаще всего получаются из неудавшихся художников. Не умея рисовать сами, они учат мастерству других, удавшихся, художников и объясняют любителям живописи, что хорошо, а что плохо. Это критики когда-то превознесли до небес творчество шимпанзе из Лондонского зоопарка. Художница, по-моему, не любит критиков и их побаивается. Эксперты иногда тоже вырастают из художников, но, в отличие от критиков, они долго и упорно учатся, что не мешает им ошибаться. До того дошло, что на дорогом аукционе в том же Лондоне продавали картину известного русского художника, от которой сам художник открестился: мол, не моя! — а эксперты ему говорят: «Врешь, ты писал!»

Словом, запутанное это дело, и если бы не кот, не стал бы я в него вникать. А кот, свернувшись в писательском кресле, казалось, задремал, а потом открыл один глаз и сообщил мне на телепатическом уровне — то есть не открывая рта, совсем не так, как говорят люди, — что мозгов у меня слишком мало, чтобы все это понять.

— И не надо тебе все это понимать, — продолжал он. — Это люди все рассуждают и рассуждают, они мыслят логически, дедуктивным методом вычисляют преступника, а мы, кошки — я имею в виду Кошек и Котов с большой буквы, — идем другим путем. Мы видим! Мы внутренним зрением распознаем, у кого нечистые мысли. И тебе, пес, если ты утверждаешь, что тоже на это способен, не надо слишком много думать, а то голова разболится. Тебе надо просто воспользоваться внутренним зрением!

Тут уж у меня действительно разболелась голова, и я потянул Маму на улицу. Гулять! Не общаться с котами-зазнайками! Забыть о преступлениях и сыщиках! И в тот день я успешно обо всем забыл — я всегда забываю то, о чем не хочется вспоминать — только порычал, почуяв подпись Зазика-Швабрика. А на следующий день опять грянул гром, как сказала Мама. На самом деле гром был ночью, только это была ненастоящая гроза, а искусственная — во дворе устроили салют. Мы как раз гуляли поздно вечером с Цуней и нашими хозяйками, так Цуня, как услышала, как пуляют, побежала разбираться с петардистами, а я помчался за ней. Мамы нас догнали, только когда Цунами уже укусила за ногу парня из развеселой компании, а я ей помогал, громко лая. Хозяйки схватили нас на ручки и помчались домой со всех ног, пока стрелки не сообразили, что напали на них не овчарки какие-нибудь, а маленькие собачки.

Так вот, на следующее утро гром грянул фигурально, как выражается Мама. Было довольно поздно, Папа уже давно ушел на работу, Мама допивала свою пятую чашку кофе, а я дремал рядом с ней и ждал, пока она ее допьет и мы пойдем гулять. И тут зазвонил телефон — тот, что у нее висит на шее. Я разобрал только, что звонила Художница. Мама, против обыкновения, быстренько отговорила и стала носиться по квартире, одеваясь и собираясь. Уже выскакивая за дверь, она схватила меня в охапку и позвонила Бабушке, но той не было дома — консьержка сказала, что она пошла к врачу. И тогда Маме пришлось взять меня с собой. Мы с ней на какой-то чужой машине быстро доехали до дачи Художницы и обнаружили здесь и Марианну с мужем, и ее дочь с одним из самых верных ее поклонников, и Берту, и даже хромую Санни. Кроме них здесь был знакомый милиционер Участковый и еще двое мужчин в форме, поэтому собаки были привязаны к дереву — Берта слишком рьяно защищала своих родных ото всех, а Санни принадлежит к стаффордширскому племени, которого люди почему-то боятся.