— А ее-то за что? — всерьез забеспокоился Рузанов.

— За то, что Марию Елагину убила. Зачем она убила, Павел?

Огорчился, сильно огорчился Павел Рузанов. Сморщился, как от кислого, помотал головой, ответил, вздохнув:

— Не зачем, а отчего. От нервности.

— Следовательно, Маша, сильно зацепила ее.

— Не столько зацепила, сколько вывела из себя наглостью и желанием властвовать над ней. Светлана не хотела ее убивать. Не контролируя себя, она в бешенстве ударила ее пепельницей…

— А потом удушила ее, — добавил Сырцов.

— Это уж от растерянности и ужаса. А как ты все-таки допер?

— По визитам на Машину квартиру после ее смерти. Сначала Логунов, а потом твои идиоты. За окурками. Поначалу в истерике мужу поведала, затем, охолонув и поняв, что это ему не по зубам, тебе. А Светланины окурочки особые: она единственная из всех известных мне дам, кто клыком закусывает фильтр сигареты.

— Мои идиоты — не совсем идиоты: успели-таки эти окурки собрать. Светлане не о чем беспокоиться: Вальки нет, тебя не будет. Да и был бы — все равно не смог доказать.

— Значит, все в порядке у вас, Паша?

— В полном, вонючий мент.

— Так какого черта ты в меня, бездарно рискуя, стрелял?

Рузанов поднялся со скамьи, отошел к пустой стене и, отвернувшись от Сырцова, негромко заговорил о том, что камнем невыговоренных слов лежало у него на сердце, о том, о чем он никому никогда не говорил:

— Я люблю ее. Я люблю Светлану много-много лет. Влюбился просто так, увидел и влюбился, любил без надежды, люблю сейчас с надеждой. Я вытерпел Фурсова, я терпел Вальку, но тебя, козел сопливый, вытерпеть не мог. — Рузанов резко развернулся и договорил, глядя на Сырцова белыми, как бы ослепшими глазами: — Перед тем, как убить, я отрежу тебе член и яйца. Я покажу тебе их, а потом убью.

— Отрежешь мне член и яйца, убьешь связанного, и настанет для тебя, счастливого, время любить, — монотонно сказал Сырцов.

Слишком долго терпел Рузанов, слишком долго. Зарычав, он кинулся к топчану и в беспамятстве замолотил кулаками.

— Имеет смысл для начала его машину поискать, а? — как бы советуясь с подполковником из местного отделения милиции, сидевшим рядом с ним, предложил Леонид Махов. Подполковник уверенно сообщил:

— Машину поблизости можно оставить либо в поселке на одной из четырех улиц, либо неподалеку в пришоссейном лесочке. Работы для моих ребят — на пятнадцать — двадцать минут.

— Только не на милицейском транспорте. Пешочком, а? — попросил Махов.

— Тогда не менее получаса. А вы сами говорите: цейтнот.

С переднего сиденья, с места рядом с водителем, обернулся к ним Смирнов:

— Жора — сыскарь-супер. Первое, что пришло ему в голову как место для парковки, — четыре улицы и лесок. И он, естественно, понял, что первое, что придет в голову любому другому, — четыре улицы и лесок. Где-нибудь в округе есть местечко, где бы он мог загнать свою «девятку» в стадо ей подобных?

— Железнодорожная станция, пожалуй, — подумав, решил местный подполковник.

— Далеко? — спросил Махов.

— Три с половиной — четыре версты.

— Пусти туда незаметную машину, чтобы минут за пятнадцать обернулась. Искать «девятку» цвета беж, номер 49–18, — ласково подсказал Махов.

Подполковник тяжело полез из маховской «Волги».

Три часа прошло с тех пор, как они хватились Сырцова. Первый час бездарно прошел в телефонных перезвонах, пока не поняли, что дело пахнет керосином.