|
– Все будет, как вы желаете, – ответил Джан Марии правитель Урбино. – О свадьбе объявим сегодня, чтобы представитель Борджа понял, что это дело решенное. Выслушав послание герцога Валентино, постарайтесь ответить поуклончивее. И не позднее, чем через десять дней возвращайтесь в Урбино. А мы пока будем готовиться к торжествам. Но до отъезда навестите монну Валентину и расскажите ей обо всем. Уверенный в успехе, Джан Мария поспешил в покои племянницы Гвидобальдо. Нашел пажа и послал его к монне Валентине испросить аудиенции. Когда паж открыл дверь, до слуха Джан Марии донесся звучный мужской голос, исполняющий под аккомпанемент лютни любовную песенку. Через пару мгновений пение прекратилось. Вновь появился паж и, отдернув сине золотистую портьеру, пригласил Джан Марию войти. Он оказался в комнате, красноречиво свидетельствующей о богатстве и тонком вкусе семейства Монтефельтро. Фрески на потолке, бесценные гобелены на стенах. Над затянутым в алое аналоем – серебряное распятие работы знаменитого Аникино из Феррары note 10. Картина кисти Мантеньи note 11, дорогие камеи, хрупкий фарфор, множество книг, чембало, которое с интересом разглядывал светловолосый паж. У окна – арфа, которую Гвидобальдо привез племяннице из Венеции. Там то и нашел Джан Мария монну Валентину в окружении ее дам, шута Пеппе и полудюжины дворян, придворных мессера Гвидобальдо. Один из них, тот самый Гонзага, что привез монну Валентину из монастыря святой Софьи, в белом, расшитом золотом камзоле, сидел на низком стуле с лютней в руках, и Джан Мария догадался, что именно его голос слышал он, стоя за дверью. При появлении герцога все, за исключением монны Валентины, встали, но не проявили признаков радости, чем в немалой степени охладили пыл Джан Марии. Он приблизился и, запинаясь чуть ли не на каждом слове, попросил оставить их с монной Валентиной наедине. Скорчив недовольную гримаску, она отпустила дам и кавалеров, и Джан Марии пришлось долго ждать, пока последний из них не скроется за стеклянными дверьми, ведущими на просторную террасу, где в солнечных лучах сверкали струи мраморного фонтана. – Мадонна, – начал Джан Мария, когда они остались вдвоем. – Новости, полученные из Баббьяно, требуют моего немедленного отъезда. То ли скудоумие, то ли ослепившая его любовь помешали Джан Марии увидеть, как радостно блеснули глаза монны Валентины, а на ее лице отразилось безмерное облегчение. – Мой господин, – ровным, сдержанным голосом ответила девушка, – мы будем сожалеть о вашем отъезде. Вот тут герцог явил себя полным идиотом! Если бы он подольше варился в придворном котле, то уши его наверняка бы привыкли к словам, за которыми ничего не стояло. Но для него были внове вежливые фразы, не подкрепленные истинными чувствами, а посему, едва Валентина закрыла рот, он упал на колени, чтобы схватить ее божественные пальчики своими грубыми руками. – Правда? – взгляд его лучился любовью. – Вы действительно будете сожалеть? – Ваша светлость, прошу вас, встаньте, – но холодность в ее голосе тут же сменилась тревогой, ибо робкая попытка освободить руки окончилась неудачей. Она попыталась выдернуть руки, но Джан Мария держал их мертвой хваткой, полагая, что продолжается игра в скромность. – Господин мой, умоляю вас! – воскликнула Валентина. – Вспомните, где вы находитесь… – Я останусь здесь до судного дня, – ответствовал сжигаемый любовью герцог, – если только вы не соблаговолите выслушать меня. – Я вся внимание, мой господин, – Валентина и не пыталась скрыть отвращение, которое вызывал в ней Джан Мария, но тот ничего не замечал. |
