|
– Но при этом совсем не обязательно держать мои руки и стоять на коленях. – Не обязательно? – воскликнул Джан Мария. – Ну что вы, мадонна! Наоборот, всем нам, и принцам, и вассалам, иной раз полезно преклонить колени. – В молитвах, мой господин! – А разве человек не молится, когда ухаживает за девушкой? И может ли он найти лучший храм, чем ноги своей дамы? – Отпустите меня, – Валентина продолжала вырываться. – Ваша светлость утомляет меня и ведет себя нелепо. – Нелепо? – его рот открылся, краска залила щеки, маленькие синие глазки злобно сверкнули. На мгновение он застыл, затем поднялся. Отпустил руки Валентины и тут же заключил ее в объятия. – Валентина, – голос Джан Марии дрожал. – Почему вы столь жестоки ко мне? – Ну что вы, – слабо запротестовала она, отпрянув назад, подальше от этой толстой, мерзкой физиономии. – Мне не хотелось бы, чтобы ваша светлость выглядели глупо, и вы представить себе не… – А вы представляете себе, сколь страстно я вас люблю? – прервал ее герцог, сжимая объятия. – Мой господин, вы причиняете мне боль! – А разве вы поступаете иначе? – отпарировал Джан Мария. – И как можно сравнивать синяк на руке с теми ранами, что наносят мне ваши глаза? Вы… Но Валентина вырвалась и молнией бросилась к двери на террасу, вслед за вышедшими из ее покоев придворными. – Валентина! – то был рык зверя, а не возглас кавалера. Джан Мария перехватил ее и без особых церемоний затащил обратно в комнату. Терпению Валентины пришел конец. Ранее ей не доводилось слышать, чтобы с женщиной, занимающей столь высокое положение, как она, обращались подобным образом. Она не намеревалась высказывать свое презрение герцогу, полагая, что отстоит свободу с помощью дяди. Но Джан Мария, видно, принимал ее за прислугу, давая волю рукам. А раз он не понимал, что ей следует выказывать должное уважение, не знал, что благородной крови и хорошему воспитанию обычно соответствует и утонченность души, то и она не желала больше выносить его ухаживаний. И, освободившись из его рук вторично, влепила Джан Марии звонкую оплеуху. Да с такой силой, что герцог распластался на полу. – Мадонна! – выдохнул он. – За что вы так обижаете меня? – Вы ждали чего нибудь другого за те унижения, которым подвергли меня? – фыркнула Валентина, и он сжался под ее яростным взглядом. Она возвышалась над ним, преисполненная праведного гнева, но Джан Мария испытывал не чувство страха – любви и был преисполнен желания приручить Валентину, женившись на ней. – Кто вам дал право так обращаться со мной? – бушевала Валентина. – Не забывайте, что я – племянница Гвидобальдо, из рода Ровере, и с самой колыбели не видела от мужчин ничего, кроме уважения. Всех мужчин, независимо от их происхождения. К сожалению, сейчас мне приходиться говорить, что у вас, рожденного править людьми, манеры конюха. И потому зарубите себе на носу, раз уж вы не понимаете этого сами, что ни один мужчина, кроме тех, кому я разрешу это сама, не имеет права касаться меня руками, как это сделали вы! Ее глаза сверкали, голос звенел все яростнее, Джан Марии не оставалось ничего иного, как просить пощады. – Пусть я и герцог, но я полюбил вас, – промямлил он. – Герцог тоже человек и, как самый ничтожный из его подданных, имеет право на любовь. А что для любви благородство крови? Валентина вновь двинулась к двери, и на этот раз Джан Мария не решился остановить ее силой. – Мадонна, – воскликнул он, – умоляю, выслушайте меня. |
