Он шатается и хватает меня за руку. Я удерживаю его.

— Знаешь, до того, как открыли этот каток, все катались на пруду, и одну его часть называли Дамской. Туда пускали кататься только женщин. Но не мужчин.

— Ты это прочитал в книжке?

— Да.

Я улыбаюсь и беру его за руку.

Мы стоим в очереди сдать коньки.

— Эмилия… — бормочет Уильям.

— Что?

— Пусть это будет еще один наш секрет. Потому что я был без шлема. А еще у меня все джинсы мокрые. Мама сердится, когда у меня мокрая одежда.

— У меня тоже промокли джинсы.

Он кивает.

— Значит, договорились? Каток — это секрет?

Я ощущаю внезапный прилив благодарности и тепла. Интересно, понимает ли Уильям, что молчание оберегает меня, а не его?

— Договорились, — отвечаю я.

Глава 17

Вчера вечером на родительском собрании воспитательница Уильяма значительно выросла в моих глазах. Теперь я не в силах говорить о Шарлин ничего, кроме хорошего. Я обожаю Шарлин, воспитательницу детского сада, у которой хватает смелости спорить с доктором Каролиной Соул.

Джек и Каролина дважды переносили встречу с воспитателем: один раз — из-за преждевременных родов, другой раз — потому что Джек застрял в пробке, возвращаясь со слушания. Назначить родительское собрание труднее, чем слушание по делу об убийстве, и оно предполагает куда большее количество сердитых телефонных разговоров. Я предложила Джеку встретиться с воспитательницей одному, но в детском саду настаивают на присутствии всей семьи, за исключением случаев, когда родительские отношения плохи настолько, что это будет причинять дискомфорт воспитателю. Видимо, натянутая вежливость Джека и Каролины все-таки вписывается в рамки нормы.

Если верить Джеку, они с Каролиной сидели на маленьких стульчиках по разные стороны восьмиугольного стола и слушали рассказ о том, как ловко Уильям оперирует разноцветными счетными палочками. Вдруг Каролина взглянула поверх головы Шарлин и увидела на стене один из рисунков своего сына.

— Что это? — спросила она.

Я буквально представляю себе ее длинный трясущийся палец. Наверное, ногти у Каролины идеальной формы, бледные, продолговатые, безукоризненно чистые. Скорее всего она не пользуется лаком.

— Разве не прелесть? — живо отозвалась Шарлин. — Мы посвятили целый стенд семейным отношениям. Дети рисовали свои семьи. Позвольте я покажу вам рисунок Уильяма, он очень оригинальный.

Она сняла рисунок со стены и положила на стол. Уильям изобразил в центре листа самого себя, в красной кепке. Рядом с Уильямом стояла Каролина. Он нарисовал ее одного роста с собой, раскрасил волосы коричневым и приделал очень длинный нос, похожий на морковку. С другой стороны стоял Джек, тоже одного размера с Уильямом и в такой же красной кепке. Рядом с Джеком виднелась фигурка поменьше, круглая, с рыжими волосами. Уильям нарисовал меня. А в воздухе надо мной витало нечто бледное, оранжево-розовое, почти невидимое. Ребенок с крылышками.

— Он изобразил свою сестру в виде ангела, — объяснила Шарлин. — У меня чуть сердце не разорвалось, когда я увидела.

Каролина взяла рисунок и уставилась на него. Ее руки, такие умелые и спокойные, когда приходится рассекать кожу, мышцы, брюшную стенку и матку, тряслись так сильно, что кусок картона прыгал в пальцах. Шарлин инстинктивно потянулась за рисунком.

— Доктор Соул! Каролина!

Каролина вздохнула, а потом внезапным уверенным движением, как будто ее руки обрели привычное спокойствие, разорвала рисунок.

Шарлин охнула и выхватила лист. Он был разорван почти полностью, только снизу осталась полоска шириной в дюйм.