Лейтенант Хуан де Диос Рамирес подошел к дому Еванхелины. Мать рванулась, пытаясь его остановить, но он оттолкнул ее. Бедная женщина успела крикнуть: «Не трогайте ее!» — но было поздно: офицер уже протянул руку и взял больную за локоть.

Неожиданно для всех Еванхелина резким движением ударила его кулаком по малиновой физиономии. Удар пришелся по носу и был такой силы, что офицер упал навзничь. Слетевшая с головы каска, как выроненный мяч, закатилась под стол. Тут девушка обмякла, глаза перестали закатываться, пена изо рта прекратилась. Потом эта хрупкая пятнадцатилетняя девушка, незадолго до того угощавшая во дворе гостей поджаренной мукой с медом, взяла лейтенанта Рамиреса за шиворот, без видимого усилия подняла в воздух и, как тряпку, выбросила из дома Ее небывалая сила свидетельствовала о том, что Еванхелина была в ненормальном состоянии. Ирэне отреагировала быстро; выхватив из рук Франсиско фотоаппарат, она стала делать снимки, как придется, в надежде, что кое-что получится, несмотря на резкое изменение освещения, если сравнивать полумрак дома с блеском раскаленного полудня за его стенами.

В объектив Ирэне видела, как Еванхелина протащила лейтенанта до середины двора, а там небрежно бросила его в нескольких метрах от протестантов — они по-прежнему дрожали от страха, прижавшись к земле. Офицер попытался встать, но девочка нанесла ему еще несколько точных ударов по затылку и заставила опуститься, а затем несильно пнула ногой, не обращая внимания на окруживших ее солдат с наведенными на нее винтовками. Оцепенев от удивления, они, однако, стрелять не решились. Девочка схватила болтавшийся на груди лейтенанта автомат и далеко его зашвырнула Автомат упал в топкую лужу прямо перед равнодушным рылом свиньи, и та обнюхала оружие, прежде чем оно погрузилось в нечистоты.

Тут Франсиско Леаль пришел в себя, оценил обстановку и вспомнил свои занятия психологией. Подойдя к Еванхелине, он мягко и в то же время настойчиво несколько раз дотронулся до ее плеча, назвав ее по имени. Казалось, девушка возвращается из глубокого сомнамбулического сна Опустив голову, она робко улыбнулась и, подойдя к виноградной лозе, села около нее, в то время как солдаты ринулись вытаскивать из лужи и очищать от грязи автомат, искать каску и оказывать помощь командиру: подняли его с земли, отряхнули пыль с его формы. Как вы себя чувствуете, мой лейтенант? Лейтенант, бледный и дрожащий, оттолкнул их, надел каску и сжал в руках оружие, но никак не мог отыскать подходящее данной обстановке решение, несмотря на большой опыт по части расправы.

Не шевелясь, все в страхе ожидали чего-то ужасного, какого-нибудь страшного безумства или беды, которая в конце концов их уничтожит: наверное, их построят у стены и немедленно расстреляют или, по крайней мере, ударами прикладов заставят сесть в грузовик и увезут, а потом пустят в расход где-нибудь у горного обрыва. Но после продолжительного колебания Хуан де Диос Рамирес, развернувшись, направился к выходу.

— В машину, придурки! — крикнул он, и его люди последовали за ним.

Последним подчинился Праделио Ранкилео — старший брат Еванхелины, с искаженным от пережитого потрясения лицом. Он двинулся к машине только тогда, когда услышал, что заработал мотор. Вместе с остальными он быстро забрался в кузов через задний бортик. Но тут офицер вспомнил о фотографиях: прозвучала команда, и сержант, повернувшись кругом, трусцой направился к Ирэне. Подбежав к ней, он выхватил фотоаппарат, вынул пленку и засветил ее, а аппарат выбросил, словно пустую банку из-под пива.

Военные уехали, и во дворе семьи Ранкилео воцарилась тишина. Никто не мог пошевелиться, словно в дурном сне. Но вскоре голос Еванхелины прервал это оцепенение:

— Преподобный отец, вам налить еще напитка? Все перевели дух, зашевелились и, собрав разбросанные пожитки, стали пристыжено расходиться.