— Излечи ее, — умоляла она в то утро, пока разжигала огонь и приспосабливала четыре кирпича под решетку над разожженными дровами. — Излечи ее, Боже, прежде чем ее увезут в психушку.

Она никогда не думала, что приступы ее дочери были признаками святости. Еще меньше она верила в искушающих демонов, хотя, по утверждению болтливых кумушек, посмотревших в селе фильм об изгнании злых духов, пена изо рта и запавшие глаза — знаки Сатаны. Однако ее здравый смысл, общение с природой и долгий опыт многодетной матери привели ее к выводу: это болезнь тела и мозга, а совсем не проявление чего-то божественного или колдовского. Она связывала болезнь с детскими прививками или приближением менструации: всегда противилась действиям службы здравоохранения, когда ее сотрудники обходили дом за домом, отлавливая детей, прятавшихся среди деревьев, на огороде или под кроватью. Они устраивали форменную охоту на детей и, несмотря на их отчаянное брыкание и ее клятвенные заверения в том, что все они привиты, нещадно кололи их. Она не сомневалась в том, то эти инъекции, накапливаясь в крови, приводят к различным нарушениям в организме. С другой стороны, менструация — это естественное дело в жизни любой женщины, однако бывает, что у некоторых из них наступает нервное возбуждение, а в уме появляются нездоровые мысли. Любая из этих двух причин могла быть источником ужасного недуга, но в одном Дигна была уверена: если ее дочь не выздоровеет в положенный срок, то, как это бывает при тяжелом заболевании, она ослабнет настолько, что организм ее расстроится полностью или она окажется в могиле.

Другие ее дети умирали еще в детстве от эпидемий или в результате несчастных случаев. То же происходило и в других семьях. Если бы дочка была маленькой, она не оплакивала бы ее, ведь она вместе с ангелами вознесется прямо на облака и там станет посредником между небом и теми, кто задержался на земле.

Возможная утрата Еванхелины воспринималась ею более остро еще и потому, что ей придется держать ответ перед настоящей матерью. Ей не хотелось, чтобы та подумала, будто все это случилось из-за ее недосмотра, — ведь тогда люди будут шептаться за ее спиной.

В доме Дигна вставала первой, а ложилась последней. С первыми петухами она уже возилась в кухне, укладывая на еще не остывший с вечера жар поленья дров. С той минуты, как она ставила кипятить воду для завтрака, ей не удавалось даже присесть: она постоянно была занята детьми, стиркой, приготовлением пищи, огородом и скотиной. Дни ее жизни были похожи один на другой, как зерна четок. Она не знала отдыха, единственный раз ей выпало отдохнуть — после родов второго сына. Ее жизнь представляла собой цепь однообразных, повторяющихся действий, и только смена времен года вносила некоторое разнообразие. Для нее существовали лишь работа и усталость. Самым умиротворенным временем был вечер, когда под звуки переносного радиоприемника она садилась за шитье и уносилась в далекую Вселенную, имея о ней весьма смутное представление. Ее судьба была не лучше и не хуже других. Порой она приходила к выводу, что ей повезло: по крайней мере, Иполито обращался с ней не как грубый деревенщина, — он работал в цирке, был артистом, много ездил и много видел и по возвращении рассказывал удивительные истории. Иногда пропустит один-другой стаканчик вина, это бывает: отрицать не буду, — думала Дигна, но в глубине души человек он добрый. Особенно туго ей приходилось в пору жеребения, сева, сбора урожая, но зато у этого, не от мира сего, мужа были другие, все компенсирующие достоинства. Он осмеливался бить ее только пьяный, и то, когда старшего сына, Праделио, не было рядом: в его присутствии у Иполито Ранкилео рука не поднималась. Она пользовалась большей свободой, чем остальные женщины: могла ходить в гости к подругам, не спрашивая на то разрешения, посещать службу Истинной Евангелической Церкви и воспитывать детей в соответствии с ее моралью.