— «Слова катая по ухабам строк…».

— К тому же в тексте из‑за потери некоторых фраз оказывались бессвязные или не очень понятные фрагменты, нарушался смысл и точность выражений. А когда компьютером из текста изымались строки, отмеченные вдохновенной завершенностью… — Лена закрыла лицо руками. — В них же концентрация мыслей и чувств! Помню, писала я что‑то очень важное о дороге к храму… — мне не так много нравится из того, что я пишу, — но подобных строк мне до слез жалко. Они как откровения… Я силюсь, но не могу их воспроизвести в своей памяти. Они как всплески волн, как лучики с небес — вспыхнули в сознании и пропали. Я бы их запомнила, если бы, мучаясь, долго и нудно придумывала, но они возникали непроизвольно. Подобные золотники не каждый день являются автору. Именно такие фразы и рассуждения украшают или подводят итог каждого отдельного сюжета.

Как минимум страниц триста вставок и поправок пропало. Это тебе не сплошной текст. Целый рассказ проще восстановить или заново написать. Хотя, написанное повторно, обычно получается менее эмоциональным. Первые выплески чувств у меня всегда бывают ярче. Теперь открываю изданную книгу, просматриваю текст и вижу: здесь неплохо, а тут он какой‑то пустой, словно выхолощенный, отдельные места плоско звучат. В них не чувствуется настроение персонажей. Они какие‑то пунктирные, мерцающие. И мне жутко стыдно. Я же как‑никак писатель. Уж сколько месяцев прошло, а я всё не могу окончательно оправиться от стресса и приступить к полноценному редактированию следующей книги. За всё это время вдохновение только один раз накатило, когда я писала рецензию на понравившуюся мне книгу.

— Не проливаешься мыслями, как радостным теплым летним ливнем, все больше нудной осенней моросью? Понимаю, у тебя внутри свой камертон. Кому что, а тебе только бы себя покритиковать.

— Лучше я сама, чем другие.

— Перебори себя. Абстрагируйся от предыдущей книги. Смею надеяться, что ты преувеличиваешь ее слабость. Я знаю твою чрезмерную требовательность и строгость во всем. Помню твои отчеты в НИИ по договорам. Душу вынешь из всех, пока не добьешься идеальной точности и соответствия нормативам.

— То в науке. Надо было изъять рукопись из типографии, выждать, пока я восстановлюсь после стресса, а заодно дать книге отлежаться и начать заново убирать шероховатости, огрехи и недочеты. Но я испугалась, что если вдруг что‑то случится со мной, то не успею издать. А теперь перечитываю, вижу все недостатки и злюсь на себя.

— И какой вывод? Подытожь.

— Чувствую, что отредактировать заново и переиздать мне уже не придется.

— Со всей ответственностью заявляю, что тебя не оторви, так будешь дорабатывать свое произведение до самого ссудного дня. Правильно, что за следующую книгу взялась. Я несказанно рада. Подожди, а как же твой официальный редактор? Он же обязан был сделать свою работу. Разве не так? Почему не убрал огрехи? Он хотя бы указал тебе на них.

— Редактор три месяца работал над моей рукописью. Помню день, когда он вернул ее вместе с рецензией. Тогда он сказал буквально следующее: «Тороплюсь в больницу, где от рака умирает моя единственная дочь, студентка первого курса вашего вуза».