— А может, лучше не жениться, а эмигрировать?

— Брак — это внутренняя эмиграция.

— Неплохо бы нам позаимствовать у стариков изворотливости и беспринципности!

— При такой скученности без этого и шагу не сделаешь!

— Тогда почему мир так страшится войны?

— Война еще не самое страшное из того, что грозит миру.

— Что может быть страшнее?

— А то, что никто не чувствует себя в безопасности даже дома! Сосед боится соседа, нашей родине угрожают другие страны, планету подстерегают неведомые опасности, на нее обрушивается солнечная радиация, а само Солнце может взорваться в любую секунду…

— Ты с ума сошел!

— Мы должны веселиться! Долой все, что мешает нашей счастливой жизни!

— Да будет так!

— Да будет так!

— Да будет так!

VIII

Ашмави сидел, мрачно насупившись. Он выглядел таким дряхлым, что казалось, вот-вот душа его расстанется с телом. Когда устаз Хусни поздоровался с ним, он даже не ответил. И, садясь за столик, Хусни спросил Абду с некоторой тревогой:

— Что случилось?

Услышав вопрос, Ашмави подошел к ним.

— Я проклинаю все на свете, и первым — себя самого! Меня терзает старость, немощь, близость неминуемой смерти! Кем я стал? Я — Ашмави Хишн, с железными кулаками, с горячей кровью в жилах? При упоминании моего имени дрожали от страха мужчины и трепетали женщины. Меня боялась полиция. Я не знал жалости, был на короткой ноге с самим дьяволом!

Старик захлебнулся словами. Хусни не скрывал удивления. Он никак не ожидал услышать подобные признания от столь давнего своего знакомого.

— Все это в прошлом! Вот послушай, устаз! Я был славой и защитником жителей переулка Хилла. Горе было тому, кто смел обидеть моих соседей! Благодаря мне они жили в мире и безопасности. А если сами били кого-нибудь или грабили, то благодаря мне избегали наказания. Мое имя было законом, карающим мечом, символом процветания и богатства, но также и нищеты. Что я делал, когда жителя моего переулка обижали? Я как злой рок обрушивался на всю округу, не разбирая, где правый, где виноватый, — разбивал кулаками головы прохожих, громил лавки, поджигал тележки, дубинкой крушил окна и ломал двери. Расспроси меня о счастливых днях, но не спрашивай о жертвах моего гнева, о том, сколько их было. Как-то я убил англичанина и напился его крови! Вот каков был Ашмави Хишн!

Хусни Хигази попытался прервать поток старческой похвальбы.

— Все это нам давно известно. Лучше объясни, что тебя так рассердило.

Но старик ничего не ответил и, вернувшись на свое место у двери, погрузился в угрюмое молчание. Хусни Хигази вопросительно посмотрел на Абду Бадрана. Тот дрожащим от волнения голосом сообщил:

— Привезли двух раненых соседей.

— А я-то думал!

— Они на фронте ранены, — объяснил Абду.

Хусни молчал, подыскивая подходящие слова, но тут опять загремел голос Ашмави:

— Бабка одного из них прибежала ко мне, прося защиты, как в былые времена…

— Они герои, Ашмави, — сказал Хусни.

— Ты ведь их не видел! — сдавленным голосом ответил старик.

— А ты побывал в госпитале?

— Да, я видел их, говорил с ними. Я понял, что бессилен, и проклял все на свете!

Обращаясь к Абду Бадрану, Хусни патетически воскликнул:

— Оба они — герои! Война есть война, она всегда и всюду одинакова.

— Будь проклята моя немощь! — крикнул Ашмави.

— Бог даст, они поправятся.