— Буду тебя защищать от приставаний сексуально озабоченных студентиков! — по-джентльменски пообещал Миша. Люська усмехнулась.

— Современные студентики такими старушками, как я, не интересуются…

— Да ладно тебе! — не поверил Миша. — Какая же ты старушка? Сорока-то еще нет, поди? Лет тридцать восемь?

— Ах ты свинья! — Люська шутливо замахнулась на него перчаткой. — Как дам сейчас — тридцать восемь!

— Как ты думаешь, — Миша интимно понизил голос, — в поезде у нас будет шанс купить пиво, или лучше затариться им до отъезда?

— Ты собрался пить пиво?.. — с сомнением переспросила Люська.

— Ну да, а что? Сутки в пути, надо же чем-то скрасить дорожную скуку!

— С нами едут шишки из правительства — ты думаешь, они одобрят, если журналисты «Поезда памяти» забухают в дороге?

Миша подмигнул ей:

— Шишки-то? Ой, да они сами напьются — будь здорова! Ты что, наших политиков не знаешь…

С этими словами Миша умчался за пивом.

Как только поезд тронулся, Люська вынуждена была признать, что идея с пивом была удачной. За окном проплывали подмосковные скудные пейзажи, уже тронутые первым снегом, а в купе было тепло и уютно — одно удовольствие потягивать пивко, закусывая сушеной рыбкой. «В конце концов, я же не на работе, — успокоила себя Люська. — Вот приеду в Волгоград, там другое дело, а сейчас я в дороге…»

Распитие спиртных напитков в поезде действительно было официально запрещено. Позже им это популярно разъяснили патрулирующие в поезде милиционеры. Но, пообщавшись и побалагурив немного с журналистами, они разрешили продолжить распитие.

— Главное, чтобы все было тихо, не буяньте и не афишируйте!

— Не волнуйтесь, пьяными по вагонам голышом бегать не станем, — торжественно заверил Миша, и милиция оставила их в покое.

В купе кроме них ехали еще двое корреспондентов — парень и девушка. Это формально. Фактически же их купе можно было назвать проходным двором, ибо там постоянно толпился народ, словно к ним что-то всех невыразимо притягивало. Ехали весело, с огоньком. Пели песни под гитару, смеялись, пили пиво, жевали бутерброды, знакомились с новыми интересными людьми. В частности, встретили уникальную личность по имени Павлик.

Павлик… Если бы его не было, его стоило было придумать. Таких чудаков Люська в своей жизни еще никогда не встречала. Он произвел неповторимый эффект уже самим своим появлением. Просто дверь в купе неожиданно открылась, и Люська увидела в проеме сильно нетрезвого молодого человека. «Типаж тот еще — явно творческая личность, — тут же отметила она, — внешность а-ля Есенин… или артист Сергей Безруков в роли Есенина!» Ей нравился Безруков, и она часто ходила на его спектакли. Незнакомец был одет в черно-желтые полосатые брюки, цветастый свитер и длинный голубой шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи. Ясные голубые глаза и златые кудри дополняли картину.

— Павлик! — представился он с легким поклоном и, подумав, дал необходимые к его образу пояснения:

— Поэт, алкоголик и гомосексуалист!

Насчет алкоголика Люська, пожалуй, согласилась бы — он был совершенно невменяем. Хотя ее потом уверяли, что Павлик и в трезвом виде такой же… Насчет поэта она не была уверена до конца, ибо ни одного своего стихотворения он им в итоге так и не прочел. Вполне вероятно, что Павлик не написал в жизни ни строчки, но пиарил он себя, во всяком случае, здорово — скоро весь поезд знал его и называл Поэтом. По поводу гомосексуалиста сведущие люди шепнули затем Люське на ушко, что это неправда, Павлик просто эпатирует публику по своему обыкновению — выпендривается, пытаясь сразу привлечь к себе внимание.