Московские ветераны на ледяном ветру отважно ломали куски каравая и ели их, обмакивая в соль. Люське стало пронзительно жалко этих дедушек и бабушек, таких стареньких, нелепых, беспомощных… Она осознала, что их — свидетелей и участников тех страшных военных лет — становится все меньше и меньше с каждым годом, и тем более стыдно было думать о своих глупых любовных переживаниях, померкнувших на фоне великого подвига этих людей.

На привокзальной площади всех рассадили по автобусам и повезли завтракать в гостиницу «Турист». Люська проголодалась, и еда была очень вкусной, хоть и простой, но одно обстоятельство испортило ей аппетит. За одним столом с ней оказалась чрезмерно понтистая сопливая первокурсница с типичным синдромом московской звезды. Она много болтала, много выпендривалась, громко и беззастенчиво критиковала всех присутствующих в духе: у этой краска для волос дешевая, эта на шпильках ходить не умеет, у той шляпа идиотская… Люська чувствовала, что перед ней — духовная близняшка Жанки, разве что помоложе на несколько лет. В конце концов Люська не выдержала и сказала этой зарвавшейся малолетке, чтобы она, такая вся из себя культурная, научилась бы сначала правильно пользоваться ножом и вилкой. Девчонка вспыхнула, но связываться с журналисткой побоялась и заткнулась до конца трапезы.

После завтрака всех сразу же повезли на Мамаев курган. Люська жутко замерзла. Они поднимались толпой на высоту, обдуваемые всеми ветрами, и молчали, проникнувшись значимостью момента. Величественная статуя — Родина-мать; солдат, загородивший ее грудью от врага… Играли военные песни, а в минуту молчания — дань памяти погибшим во время Сталинградской битвы — все присутствующие отдали честь… Когда выступали старички-ветераны, Люська даже немножко разревелась. Затем участники «Поезда памяти» возложили цветы к Вечному огню и поехали сначала на Аллею Героев, а потом на тракторный завод, получивший известность за годы войны.

Павлик проявил себя и тут. Когда все оставляли гвоздики возле танка-памятника, Поэт заявил, что он, видите ли, пацифист, и потому категорически отказывается возлагать цветы к орудию убийства. Люська сказала, что это будет некрасиво с его стороны. Недовольно ворча, Павлик сунул-таки цветы, но в знак протеста — куда-то в зад «орудия». Все коллеги-журналисты затем долго прикалывались: «Помните, как наш Поэт возложил цветы в задницу танку?..»

В автобусе, где ехали Люська с Мишей, экскурсоводшей была милая девушка по имени Лада, у которой имелся всего один, зато весьма существенный недостаток. Ее любимым словосочетанием-паразитом являлось выражение «ожесточенные бои». В первый раз это прозвучало естественно, во второй — прокатило, в третий — насторожило, в четвертый — рассмешило, в пятый… в общем, Люська сбилась со счета, но клялась и божилась, что Лада произнесла это словосочетание не менее пятидесяти раз!

Столичные журналисты-зубоскалы тут же стали придумывать для нее какие-то варианты замены и ненавязчиво подсказывать («кровопролитные», «ужасные» и так далее), но девушка уперлась, как баран, в свои «ожесточенные» и действовала всем на нервы. Впрочем, не она одна… С ними в автобусе ехал забавный мужичок, работник исторического музея Москвы. То ли пытаясь блеснуть московским интеллектом, то ли по причине природной занудности, то ли от большого ума и любознательности он постоянно доставал экскурсоводшу совершенно идиотскими вопросами. А голос у него был зычный, и поскольку сидел он прямо позади Люськи с Мишей, их то и дело оглушал его рев.