Немецкому языку учила Афанасия мать, русскому — один из крепостных, потом — наемные учителя. Первые стихи, с которыми познакомился маленький Афанасий стали немецкие басни. В семь лет он уже переводил их на русский и диктовал матери, так как русская каллиграфия ему еще не давалась. Видимо, у мальчика была какая-то разновидность дислексии — читать он учился с трудом, но благодаря отличной памяти мгновенно заучивал наизусть стихи Пушкина, которые попадались ему на глаза.

Семья Шеншиных большая, расселилась по всему Мценскому уезду и пользовалась в Орловский губернии большим авторитетом. Среди соседей Новоселья были чудаки, «дикие помещики», каких описывал Салтыков-Щедрин, но больше всего добрых бар, хлебосольных, щедрых, добродушных, знакомых нам по «Запискам охотника» Тургенева. Афанасий привык считать себя в этой среде «своим среди своих» — его непрестанно экзаменовали, чтобы узнать, как он преуспел в науках, но и баловали, угощали лакомствами, развлекали, давали послушать певчих птиц, которых держали в доме, учили ловить их, брали с собой на охоту. Добрые тетушки позволяли Афоне вместе с дворовыми мальчиками весело с гиканьем катать себя на дрожках с горы.

3

В 1834 году, когда Афанасию Афанасьевичу Шеншину исполнилось 14 лет, над его головой разразилась гроза. Духовная консистория отменила крестильную запись Афанасия законным сыном Шеншина и определила ему в отцы первого мужа Шарлотты-Елизаветы — Иоганна-Петера-Карла-Вильгельма Фёта. Он больше не был дворянином, а стал мещанином, как и его законные родители.

Но Афанасий не сразу осознал, какие перемены наступают в его жизни. Отец повез его в Петербург, где оставались кое-какие знакомства, там встретился с Василием Андреевичем Жуковским, тот дал мальчику рекомендацию к профессору Мойеру, в Дерпт, а тот, в свою очередь, отправил юного Афанасия в соседний городок Веру, где у его приятеля Крюммера был частный пансион. В пансионе житье было не слишком сытное, но не из скаредности, а скорее из немецкой склонности к порядку. По праздникам ученикам приносили пирожные, а в день рождения директора — давали вина достаточно для того, чтобы мальчики допивались до беспамятства. Новичкам приходилось тяжело, старшие развлекались, избивая их. Афанасий заработал шрам на голове под волосами, но научился драться и защищать себя.

Известие о том, что он больше не Шеншин, а Фет, застигло мальчика внезапно. Он рассказывал: «Однажды отец без дальнейших объяснений написал мне, что отныне я должен носить фамилию Фет, причем самое письмо ко мне было адресовано: Аф. Аф. Фету. Вероятно, отец единовременно писал об этом и Крюммеру, который, не желая производить смущения, продолжал передавать мне отцовские письма, говоря по-прежнему: „Это тебе, Шеншин“, так как школа никакого Фета не знала. Как ни горька была мне эта нежданная новость, но убежденный, что у отца была к тому достаточная причина, я считал вопрос до того деликатным, что ни разу не обращался за разрешением его ни к кому. „Фет так Фет, — подумал я, — видно так тому и быть. Покажу свою покорность и забуду Шеншина, именем которого надписаны были все мои учебники“».

Поначалу, не лишенным такта, учителям удавалось скрывать от других учеников эту перемену. Но правда все же вышла наружу: «Вся эта передряга могла бы остаться в семейном кругу, так как никто сторонний не читал моих писем. Но однажды Крюммер, стоя у самой двери классной, тогда как я сидел на противоположном ее конце, сказавши: „Шеншин, это тебе“, — передал письмо близстоящему для передачи мне. При этом никому неизвестная фамилия Фет на конверте возбудила по уходе директора недоумение и шум.