Череда этих «недолюбовей» ничего не сулят обоим, но отказаться от них так сложно, ведь должно же быть воображение человека (а тем более поэта) чем-то занятно, должны быть иллюзии, которыми тайком тешит себя самый прожженный пессимист. И вот в этом-то беспокойном «брожении духа» он встречает — Марию Лазич.

Мария — дочь бедного херсонского помещика, Козьмы Лазича, ее семья переселилась в Херсонскую губернию в середине XVIII века. Красивая, образованная, любезная, у нее прекрасные, удивительно густые волосы — «черные с сизым отливом», когда она расчесывает их по утрам, то у расчесок постоянно ломаются зубцы. Она — прекрасная музыканша: «Мне отрадно было узнать, что во время пребывания в Елизаветграде Лист умел оценить ее виртуозность и поэтическое настроение. Перед отъездом он написал ей в альбом прощальную музыкальную фразу необыкновенной красоты». А Фет, в свою очередь, написал об этой фразе (и об этой девушке) стихи:

И, что немаловажно, ей нравятся стихи Фета и нравится он сам. И, может быть, рядом с ней, слушая музыку, глядя на ее склоненную над клавишами голову, с копной непокорных черных волос, Фет чувствует, что наконец в его жизни все правильно. И в то же время знает, что ничего правильного в его жизни быть не может.

О ходе этого романа мы больше всего узнаем из записок Фета. Только он переименовал Марию в Елену Ларину. «Казалось, что могли бы мы приносить с собою из наших пустынь? — пишет Фет. — А между тем мы не успевали наговориться. Бывало, все разойдутся по своим местам, и время уже за полночь, а мы при тусклом свете цветного фонаря продолжаем сидеть в алькове на диване. Никогда мы не проговаривались о наших взаимных чувствах. Да это было бы совершенно излишне. Мы оба были не дети: мне 28, а ей 22, и нам непростительно было совершенно отворачиваться от будничной жизни. Чтобы разом сжечь корабли наших взаимных надежд, я собрался с духом и высказал громко свои мысли касательно того, насколько считал брак для себя невозможным и эгоистичным.

— Я люблю с вами беседовать, — говорила Елена, — без всяких посягательств на вашу свободу.

Поздние беседы наши продолжались.

— Елена, — сказал я однажды, засидевшись за полночь, — завтра утром я решительно поблагодарю добрейших хозяев, дружески пожму вам руку и окончательно уеду. Так продолжать нельзя. Никто не может не видеть этого, и все осуждение падет, конечно, не на меня, а на вас.

— Мы ничего дурного не делаем, — спокойно отвечала она, — а лишать себя счастья отрадных бесед из-за суждений людей, к которым я совершенно равнодушна, я не считаю основательным».

Фет напишет об этих ночных свиданиях:

Но, как водится, благими намерениями вымощена дорога в ад. Влюбленные испокон века оправдываются перед собой и близкими, что они «только друзья». Но скоро Марии уже не хватает дружбы. В это время Фет пишет другу: «Я не женюсь на Лазич, и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений… Это гордиев узел любви, который чем более затягиваю, тем туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил…».

Когда полк уходит на маневры, путь его лежал мимо имения тетки, где, девушка часто гостила: «…под гром марша я шел мимо далекой аллеи, даже не поворачивая головы в ту сторону. Это не мешало мне вглядываться, скосив влево глаза, и — у страха глаза велики — мне показалось в темном входе в аллею белое пятно. Тяжелое это было прощанье»…

Мария не может думать о прощании. Ее тетка в откровенном разговоре жалуется Афанасию на то, что племянница: «…в таком отчаянии, в такой тоске, что мы сами потеряли голову.