— На самом деле вы пьяны и ничего не соображаете! Вы заметили, что во время вашей тирады я открыл вторую бутылку? Возможно, вы не хотели… кажется, вы большая любительница выпить и, превысив свою норму, не владеете собой! А теперь прекратите! — Он встряхнул ее с такой силой, что она испугалась. — Перестаньте вести себя, как дешевая, ругающаяся сука, которую я мог бы подобрать на мишурных улицах Голливуда!

Сара была в ужасе и от себя (неужели она выпила столько вина?), и от ярости, прилив которой она вызвала. Тем не менее она никак не могла удержать свой развязавшийся язык.

— Мне следовало бы вызвать охрану, чтобы вас выдворили со съемочной площадки… за то, что вы пристаете ко мне! Вы притащили меня сюда силой, постоянно оскорбляя… и тогда вы… о!

Он снова встряхнул ее, и ей показалось, что у нее вот-вот сломается шея.

— Вы успокоитесь? Действительно, пристаю… если бы я хотел изнасиловать вас, я бы не стал так возиться. Если бы я желал только этого, то добился бы своего на полу в том пустынном вестибюле, где впервые увидел вас! Вы хоть это понимаете? Вы понимаете, что такое обольщение, или вы предпочитаете… более прямой подход?

— Прекратите…

Ее голос звучал чуть слышно, и он безжалостно продолжал, не обращая внимания на эту реплику.

— Прекратите… — передразнил он ее с издевкой, хищно приблизив к ней свое лицо. — Есть только один способ заткнуть вам рот, не так ли? И мы оба это знаем…

Он поцеловал ее с прежней жестокостью и заставил пережить полные унижения минуты, насильно прижав к себе и заставив почувствовать животный страх и удивление от прикосновения к внутренней стороне ее бедра чего-то твердого, угрожающе возрастающего, пока его руки железной хваткой прижимали ее к нему за талию и плечо.

Саре казалось, что ее сжигает пламя его страсти и гнева, и временами девушку охватывал неподдельный, безумный ужас. Она беспомощно билась о его грудь и плечи, пытаясь вырваться. И вдруг ужас сменило какое-то умиротворение, почти свойственная капитуляции покорность.

Капитулировать? Дилайт уступила бы, доносился из темного угла ее души довольный, бесстыдный шепот. Что бы она ощутила, если бы прижалась к мужчине, притянув к себе его гордую голову? Что бы она ощущала, перебирая пальцами его волосы?

Сара со вздохом подняла руки, в которые проникла разливающаяся по всему телу и сделавшая ее безвольной слабость, и замкнула их на шее Рикардо. Его поцелуи окончательно лишили ее способности думать… она хотела лишь одного — продлить удовольствие, которое испытывала: жар и холод, огонь и лед, и снова огонь, когда ее неискушенное тело уже по собственной воле прижималось к нему.

О… Сара! Наверное, это и есть то самое! Даже знакомый внутренний голос звучал исступленно, без тени рассудительности.

Что могло произойти, если бы не открылась дверь? У одной из стен уютного кабинета, который вполне мог сойти за жилую комнату, стоял удобный диван. Не было ни одного письменного стола — Пол Друри не нуждался в них.

Когда позднее Сара пыталась разобраться в причинах случившегося, то обнаружила, что ее раздирают противоречивые чувства.

— О Боже! Прошу простить меня! Но я думала, что Пол, наверное, ждет меня, и за дверью никого не было…

Лицо рыжей женщины, стоявшей в дверях и смотревшей на них через очки в золотой оправе, было очень знакомо даже Саре, которая редко смотрела телевизор. Бренда Роуан, участвовавшая в телебеседах вместе с Луэллоу Парсонс и Хеддой Хоннер в дни их взлета. Сейчас она владела собственным телеканалом, покупала и распространяла колонку информации. И вот она явилась собственной персоной, не думая уходить, а ее круглые цвета бренди глаза продолжали смотреть на них.

Герцог был гораздо спокойнее, чем Сара.