– Не спешу. – Она мягко улыбалась. – И с удовольствием выпью с вами чаю.

Через пять минут они уже сидели за отдельным столиком в крошечной чайной на какой-то глухой улице, Лиза никогда бы сюда не забрела. А было здесь чудесно: чисто, на столиках пестрые клетчатые скатерти, вазы с цветами. Люк заказал чай и лепешки с маслом. Откинувшись на спинку стула, он смотрел на Лизу и улыбался.

– Какой счастливый случай! Не часто я получаю возможность развлекать во время чаепития прелестную молодую женщину. Вы представляете, каково мужчине моего возраста осознавать, что вся публика в этом заведении завидует ему черной завистью. Лиза рассмеялась:

– Нас здесь только двое. И вы не в том возрасте, чтобы так печально рассуждать. Как говорят, в сорок жизнь только начинается.

Люк сверкнул глазами:

– Может, это и так. Но мне-то сорок пять.

– Правда? – Лиза была искренне поражена. – Вам не дашь столько.

– Благодарю за добрые слова.

Дружеский разговор был прерван появлением официантки.

– Где вы жили раньше? – спросила Лиза, разливая чай в чашки. У вас южный выговор.

– Я действительно с юга. Родился в Корнуолле, в городке Малльоп-Коув. Знаете такой?

– Да, знаю. Три года назад я провела отпуск в этих местах. Почему вы переехали сюда? Вам наскучил родимый край?

– В каком-то смысле да. Мне нужны были перемены… – Он улыбнулся несколько натянуто. – Раньше я занимался не только живописью, лишь последние восемь лет я целиком посвятил себя искусству, с тех пор, как переехал в Дэйлс.

– А в Корнуолле… что вы там делали?

– Управлял отелем. Когда моя мать умерла, я продал дело и уехал сюда.

– И вы осуществили свою мечту, – угадала Лиза.

– Да. Семейные узы бывают очень обременительны. Отец умер, когда я был подростком, мать в одиночку не справлялась. Я вернулся домой из колледжа и оказался перед выбором: занять место отца или заставить мать бросить дело, которому она посвятила всю свою жизнь. Не хочу заниматься самовосхвалением, но я принял единственно возможное решение.

– Может, стоило нанять управляющего?

– Чужака? Мать никогда бы на это не пошла. Она не признавала незнакомцев, только постояльцев с кошельками. – Люк погрузился в воспоминания: – Она была странной женщиной во всех отношениях, ее одержимость граничила с помешательством. Иногда я испытывал дикое искушение все бросить и устроить свою жизнь по-другому. Но, как говорится, свой своему поневоле брат.

– Когда вам удавалось рисовать? Вы наверняка не могли жить без кистей и красок все эти годы.

– Нет, не мог. Каждую свободную минуту я рисовал и рисовал бесчисленные пейзажи. Это у меня в крови. По-настоящему я счастлив, лишь когда с кистью подхожу к холсту. – Он помолчал, потом добавил тихо: – Большинство людей не могут понять такую страсть. Меня обвиняли в том, что я напрасно трачу жизнь в погоне за мечтой. Иногда я думаю, а вдруг они правы?

Лиза неторопливо мешала ложечкой чай.

– Разве то, что приносит радость, может стать пустой тратой времени? Ваши картины продаются, Люк. И пусть я не эксперт в живописи, но подлинный талант я отличу. Как часто бывает в этом мире – признание приходит посмертно. Лет через сто ваши творения будут считаться гениальными.

– Будь я в этом уверен – умер бы счастливым, – ответил он совершенно серьезно, протянул руку и нежно погладил Лизу по щеке. – Я знал, что вы поймете.

Она смотрела на художника, потрясенная невероятным родством, магическим притяжением, возникшим между ними.