– А почему? – спросил Герман, указывая на пни.

– Когда ввели налог с плодовых деревьев, бабушка порубила, – ответила Маша.

– Ничего себе, – удивился Герман, и тут они встретились с пятеркой парней, возглавляемых Мишкой Куликовым.

Ватага обошла дом и двор с другой стороны и задами вышла к саду. Маша надеялась, что все перепьются до одури и ничего не будет. Однако, несмотря на то что ребята были изрядно поддавши, все неплохо держались на ногах.

Маша выскочила вперед и загородила Германа. Куликов мрачно курил. Потом затоптал папироску и сказал:

– Уйди, Машка, нам поговорить надо с женихом.

– С ума сошел? Сам уходи.

– Да ты не бойся, – встрял долговязый парень из ватаги, – не овдовеешь. Поучим малость, чтоб знал, как девок наших уводить.

– Дураки! – кричала Маша. – Не смейте даже прикоснуться к нему! Все пожалеете! А тебе, Мишка, я вот что скажу: если ты своих облов не уберешь, жизнь тебе хуже горькой редьки покажется! Ты меня понял? Я не прощу!

Герман молча наблюдал, потом сказал:

– Я вообще-то не привык, чтоб за меня девушки заступались. Погоди-ка! – Он обнял Машеньку за плечи и, мягко отставив, вышел вперед. – Ты только не мешай. Ну, – пригласил он, – кто первый?

И началось. Парни, толкаясь, кучей полезли вперед. Они мешали друг другу, сопели. Герман отпрянул в сторону, оставаясь один на один с долговязым, и, лишь только тот махнул кулачищем у него перед носом, провел прием. Пока долговязый пахал головой грядки с кабачками, Герман развернулся к остальным. Он понимал: никаких захватов или болевых приемов проводить не должен. Только броски! И он начал танцевать между сараем, забором и грядками, то одного, то другого отправляя в полет, при этом стараясь всегда оказываться лицом к противнику.

Маша поначалу радовалась, наблюдая, как Герман справляется с пятерыми. Но, увидев, что парни протрезвели и больше уже не хотят нападать по одному, встревожилась. Продержится ли Герман? Руку-то она ему вылечила, и вон он как ловко работает ею, но все-таки он один против пятерых. И помощи ждать неоткуда.

Наконец парни, грязные, в рваных рубахах, а некоторые с разбитыми носами, сошлись в шеренгу, у Куликова в руках был вывернутый из плетня кол. Герман тяжело дышал. Он еще не получил ни одного удара, был чистый, но правая рука хотя и не болела, но, менее тренированная из-за болезни, уже плохо слушалась.

И тут Маша вдруг подняла руки и, притопывая туфелькой в утоптанную землю, нараспев заговорила:

– Матушка земля сырая, разойдись жаром, разойдись, спали обидчиков. Вот уголья жаркие под ногами Мишкиными, Мишки Куликова да друзей его. Горят ноги-ноженьки, полымя охватило… – И вдруг крикнула: – Смотрите! Вы горите!

Парни дружно нагнулись и с воплями, пытаясь ладонями загасить несуществующее пламя, дружно захлопали по брючинам. Матерясь, они вдруг скопом рванули через огород к неглубокой речке, протекающей на задах… А Машка кричала им вслед:

– Ярче пламя, ярче!

Парни взвыли и понеслись быстрее ветра.

Герман обернулся к Маше в изумлении:

– Что это было? Что ты сделала?

Маша махнула рукой:

– А, ерунда, мороку навела. Гипноз, если по-научному.

Изумление Германа не проходило.

– Ты так вот запросто загипнотизировала пятерых громил? Внушила им, что у них земля горит под ногами?

– Ну да, а что особенного? – Довольная Маша пожала плечиками.