Герман влез в палатку, сдвинул дремлющую Динку к краю матраса и отключился. Проснулся от настырного пиханья лапами в бок и еще от солнечного зайчика, что пролез сквозь щелку в клапане палатки.

Солнышко поднималось над озером. Герман осматривал разрушения. Бревно и столик унесло далеко, к другому берегу. Несколько сосен с опушки лежали на земле, выставив на обозрение мосластые корни. Присмотревшись, Герман увидел, что в лесу будто вторая просека образовалась. Словно какой-то великан большой дубиной прочесал в лесу пробор. Высоченные сосны были сломаны посередине. Герман прошелся по берегу, раздумывая, как бы донкой дотянуться до плавающего вверх ногами столика.

К десяти часам из леса вывернулся Васькин мотоцикл, по самый бензобак в рыжей глине, в коляске сидел Воробьев. Он выбрался на твердую землю и, шагая навстречу Герману, протянул руку:

– Ну, как вас тут – не смыло?

– Как видите, Михаил Матвеич, – откликнулся Герман.

– Удивительно! А у нас смерч прошел. Ох и злой! – Воробьев увидел поваленные деревья. – Да и вас тут тоже погладил!

– Смерч? – удивился Герман. В этот момент народившееся ночью чадо завопило на всю поляну, требуя еды и сухого белья!

– С прибавлением вас!!! Разродилась? – Воробьев хлопнул себя по бокам. – Да как же, вы сами, что ли, роды принимали?

– Принимали, – сказал Герман. – Внук родился. А что ж смерч натворил?

– Да уж натворил, точно. – Воробьев загибал пальцы: – Провода порвал, шифер с фермы весь подчистую снял и меленько покрошил да все в поле и высеял. От теперь работы! С трех домов чуть крыши не снял, но сдвинул. Все яблоки в садах обобрал… А как в вашу сторону пошел, через лес, мы решили – все… Тут же, как в тазу… Избушка-то ваша что спичечный коробок. Я ехал, думал в озере вас вылавливать.

– Видно, мимо прошел.

– То-то и оно, что прошел.

Герман пошел к дому, Воробьев следом. Вилечка сидела на лежанке, кормила малыша. Мария Ивановна, в шортах и купальнике, укладывала сумку. Мужчины встали в дверях. Герман удивленно спросил:

– Мы что, уезжаем?

– Думаю, пора. – Маша укладывалась быстро и решительно. – Главное дело сделано.

– Но ты так боялась… – сказал Герман.

Маша разогнулась, держа в руках белье.

– Больше нечего бояться. Все кончено, и мы можем ехать домой.

– Маш, я на тебя не устаю удивляться. То мы запираемся в этой избушке на всю ночь и сидим у озера как проклятые, то собираемся и мотаем. Может, поживем еще недельку? У меня отпуск не кончился.

Воробьев, не смущаясь, стоял в дверях.

– Если решили съехать, то женщин сейчас в мотоцикл посадим с дитем и вещами, а мы сзади пойдем и подтолкнем, если что.

Вилечка подняла глазки:

– Я могу еще пожить.

– Нет уж, – решительно сказала Маша, – все. Наша эпопея на этом заканчивается.

– Чего ж ты хочешь? Вилечка вон вчера только родила. Дай ей хоть отдохнуть. – Герману не столько в самом деле хотелось остаться, сколько обыкновенное упрямство говорило. Ну чего Машка все сама решает? А при Воробьеве начинать серьезный разговор, да и при Вилечке, не хотелось. Он подошел, мягко отобрал у Марии Ивановны сумку и, взяв за руку, сказал: – Пойдем прогуляемся, поговорить надо.

Мария Ивановна нехотя поставила почти собранную сумку.

– Ну пойдем.

Воробьев посторонился, пропуская их. Он деликатно помалкивал, понимая: супругам надо решить важную проблему.