Дверь избушки приоткрылась, Маша выглянула:

– Заходи! – и, сильно размахнувшись, выплеснула ведро.

Будто по команде, с неба полило. Маша зажгла керосиновую лампу, повесила ее на стену. Герман обеспокоился:

– Не сгорим?

– Не каркай, – одернула его Мария Ивановна, – и не сгорим.

Вилечка сосредоточилась на схватках. Герман, подсвечивая фонариком, осмотрел ее еще раз, головка спустилась в малый таз. Он сказал об этом Маше.

– Я знаю, раскрытие на три пальца, – ответила та. Вилечка стонала, Маша держала ее за руку и говорила: – Не кричи, дыши, вдох ртом, выдох носом. И не тужься!

Вилечка кивала и тут же кричала натужно.

Маша пошлепала ее по щекам.

– Ты слышишь меня? Это вредно! Нельзя сейчас тужиться! Ты ребенка толкаешь в закрытую дверь!

Не смей! Терпи и дыши! Еще рано! – Она повернулась к Герману. – Сколько прошло после отхождения вод?

Тот глянул на часы:

– Четыре часа! Ого!

– Нормально, стимулировать все равно нечем, – сказала Маша. И снова к Вилечке: – Девочка моя, терпи, дыши и терпи!

Вилечка разожмурилась, она перевела глаза на маму:

– А Витя где?

Герману показалось, что он ослышался.

– Рядом! Терпи! Дыши носом, – твердо сказала Маша, – Виктор рядом! Он с тобой. Терпи. Не позорься!

– Не буду, – простонала Вилечка. – Витенька.

Германа бросило в озноб. Ему на мгновение показалось, что в изголовье над Вилечкой склонился Виктор Носов. Он зажмурился, а когда открыл глаза, видение пропало. Он взял марлевую салфетку и вытер пот на лбу у дочери.

– Терпи, девочка, терпи. – Герман перехватил ее руку у Маши. – Посмотри раскрытие.

– Четыре пальца, – сказала Маша, – моих.

– Мало, будем ждать.

Дождь молотил по крыше. Потрескивал фитиль лампы. Вилечка старательно дышала, схватки уже шли через каждые десять секунд, иногда сливаясь в длинную волну. Изредка у Вилечки на выдохе через нос вырывался стон.

Герман еще раз прослушал сердцебиение плода, но за стоном не смог услышать.

– Виля, помолчи. Я не слышу. – Она задышала ровнее. – Все нормально, сто пятьдесят в минуту! Маша, посмотри, голова вся уже там.

– Четыре-пять твоих пальцев, я вижу головку. – Маша подсвечивала фонарем.

– Потуги пошли, – сказал Герман и скомандовал Вилечке: – А вот теперь тужься, девочка! Тужься! Вниз тужься! Вниз! – закричал он, и Маше: – Предохраняй промежность!

– А я что делаю? – откликнулась та, принимая выскочившую головку, затем подтягивая сначала одно плечико, затем другое и выкладывая целиком розово-красное тельце с крепко зажмуренными глазами на живот дочери. Желтая пуповина петлями свисала. – Обвития нет, – сказала Маша. – Мальчик.

Детеныш приоткрыл один глаз, затем другой, вдохнул и пронзительно заорал.

Герман двумя шелковыми петлями перетянул пуповину и ножницами рассек желатинообразную трубку, соединяющую новорожденного и Вилечку.

Маша положила ребенка на столик у окна, зачерпывая ладонью слегка подогретую воду, обмыла первородную смазку со спины и попки. Маленькой спринцовкой отсосала попавшие в рот и нос малыша околоплодные воды. Капнула в каждый глаз по капельке альбуцида. Ребенок заорал громче. Она быстро, будто только вчера занималась этим, запеленала его.

Герман принял послед в большую миску и под фонарем внимательно осматривал его.

– Все нормально, плацента цела.