Она провела Павла в один из залов музея. Здесь царила тишина как на кладбище. Ни одного посетителя. Даже бабушка — «хранительница» зала, и та отсутствовала. Метелина подошла к картине среднего размера, выполненной в темных, но контрастных тонах. Картина изображала русло полноводной реки и покатые холмы вокруг нее, на которых паслись лошади. Солнце недавно село, над горизонтом стелился багрянец. Творение было выполнено вполне реалистично, прописаны детали — заросли кустов под холмами, лошадиные гривы, кнут в руке задремавшего пастушка.

— Неплохо, согласитесь. Неподготовленному человеку может показаться, что это Куинджи. На самом деле это Галицкий. Картина написана маслом и буквально вся пропитана тревожностью. У Архипа Куинджи пейзажи умиротворяющие, здесь же все наоборот. Созерцая это полотно, вы чувствуете беспокойство, как будто что-то должно произойти. Так действует багровый закат, посмотрите, как рассыпается мерклый свет на холмы…

— Весьма неплохо, — признался Павел. — На взгляд дилетанта, разумеется.

— На взгляд специалиста тоже, — улыбнулась женщина. — Но, к сожалению, не Куинджи, хотя автор явно работал под впечатлением творчества великого русского живописца. Эту картину Галицкий безвозмездно передал в фонд музея. Не все измеряется деньгами, — назидательно сказала женщина. — Это понимают даже люди, ставящие заработок превыше всего. Вот еще одна картина Галицкого, — Метелина перешла к противоположной стене. — Размер 69 на 130. Обстоятельств приобретения картины не знаю, но это точно Галицкий. Напоминает «Сенокос» Аркадия Пластова. Только вместо косарей автор изобразил грибников. Красиво ведь, признайтесь?

Возразить было нечего. Картина дышала жизнерадостными красками. Опушка березняка, зеленый луг, небо, усыпанное перистыми облачками. Грибники застряли у кромки леса, пожилой мужчина ковыряется палкой в гуще жухлой листвы, мальчишка со счастливой улыбкой режет внушительный белый гриб. Рядом с пацаном, задрав хвост, вертится собака.

— Очень выразительно и реалистично, — согласился Павел. — Автор не бесталанный, это факт. Одно настораживает. На одну картину повлиял Куинджи, на другую — Пластов. А как насчет своего — чтобы ничего заимствованного?

— Ну, что вы хотите от провинциальных даровитостей? — Валерия Ильинична негромко засмеялась. — Собственных Платонов и Невтонов земля смоленская пока не рождает…

— К Ваншенину дуй, просил зайти, — мрачно объявил Чекалин, входя в отдел. Судя по вытянутой и побледневшей физиономии, у начальника РОВД его угощали не пряниками.

— А обоих вызвать он не мог? — проворчал Павел. — Будет каждого вызывать, чтобы индивидуальный пистон вставить?

— Ой, иди, не рассуждай, — Чекалин сел за стол и отгородился от мира папкой с уголовными делами.

Совсем недавно майор Ваншенин выпустил пар, и это было хорошей новостью. Он сидел за столом, рисовал рогатых чертиков черным карандашом и уже не кричал. Поднял хмурое лицо, смерил вошедшего взглядом.

«Может, Алена проболталась?» — испугался Болдин, но вида не подал.

— Похвастаться, разумеется, нечем, Болдин? — процедил майор. — Перехвалили мне тебя. В плане раскрываемости ты такое же унылое ничто, как и прочие…

— Спасибо на добром слове, товарищ майор, но мы работаем. Правда, не сидим, отрабатываем все версии.

— Кстати, насчет версий, — майор помедлил, пожевал губами.