— И опять мы пришли к этому вопросу, — сказала Дина, которая стояла в стороне, обняв за плечи Андрея.

Людмила повернулась к ней.

— К какому вопросу?

— Кто создал это? Язык, который мы вспоминаем, не зная. Живую траву. Небо-карту. Землю.

— Творец! — сказал Ричард без тени сомнения.

— Несомненно, — насмешливо согласилась Людмила. — Чтец читает. Пахарь пашет. Думает мыслитель. А творит, естественно, Творец. Это что — ответ на вопрос Дины? Кто он, ваш Творец? Нематериальный Бог? Материальное существо? Личность? Невидимая сущность? Вы можете ответить?

— Я могу, — услышали они глубокий голос, похожий на звук трубы архангела, никогда никем не слышанный, но знакомый интуитивно и узнаваемый без труда.

У берега речушки, взявшись за руки, стояли двое.

— Илюша! — воскликнула Дина и отступила, спряталась за Андрея.

— Мое имя Йосеф Дари. А это — Муса. Мы вернулись.

Сара Абовна выглянула в окно и, не увидев внука, сказала мужу:

— Наум, Хаим опять ушел со двора, пойди посмотри.

Наум Исакович заложил карандашом страницу, вздохнул и, сменив тапочки на спортивные туфли, вышел из квартиры.

Хаим обычно проводил время с соседскими ребятами — Аликом и Шаулем. Алик был из «русских», хотя и не понимал по-русски ни слова, потому что родился в Израиле, да и родители, прибывшие еще в начале семидесятых, успели подзабыть большую часть идиоматических выражений, известных каждому, кто вырос на просторах шестой части суши от Бреста до Владивостока. Шауль, сын выходцев из Южной Африки, понимал по-русски два слова: «дай» и «спасибо», причем, как подозревал Наум Исакович, «дай» в понимании Шауля было все-таки ближе ивритскому "хватит".

— Хаим! — крикнул Наум Исакович, завернув за угол и оказавшись на детcкой площадке с качелями и деревянным строением, напоминавшим сказочную крепость. Внука не оказалось и здесь, и где его искать теперь, Наум Исакович не знал.

В прежние времена Хаим мог пойти с ребятами к ним домой — к Алику, например, чтобы поиграть на компьютере, или к Шаулю, чтобы послушать очередную историю из африканского фольклора с еврейским оттенком, которые в избытке хранились в неисчерпаемой памяти деда Шауля. Впрочем, скорее всего, дед сам эти истории и придумывал. Но вот уже больше недели не было здесь ни Шауля с Аликом, ни их семей, да и вообще в квартале было пусто, тихо и гнусно, как на кладбище. После начала Исхода, особенно после того, как ушел зять, объявивший себя Мессией, город опустел быстро, в течение двух-трех дней все было кончено. Семьи Шауля и Алика ушли в числе первых; сразу после передачи, во время которой Илья исчез с экранов, не договорив своей речи, обе семьи отправились пешком к центру города, то ли к Стене плача, то ли к мельнице Монтефьоре, и обратно не возвратились, как не возвратились десятки тысяч жителей Ир-ганим и других кварталов Иерусалима.

Наум Исакович чувствовал, что так надо, что происходит нечто, для евреев всего мира вполне естественное, но ни в самом себе, ни в жене своей Саре подобного желания он не ощущал. Сара очень болезненно восприняла исчезновение дочери, прошло полгода, а рана не затянулась. Зять их, этот новоявленный Мессия, никакого интереса к судьбе жены и сына не проявил, то ли оказавшись выше подобных житейских сложностей, то ли по каким-то высшим каналам получивший информацию о том, что с Диной все в порядке и не стоит волноваться о ее судьбе.