"Но если я и выну, - размышлял Петр, как слезу вниз? Али прыгнуть в воду? Нет, расшибусь, не допрыгнуть мне до моря - оттолкнуться никак нельзя, да и волной о камни может изрядно ударить. Надобно добыть веревку да, дождавшись штиля, спуститься к морю потихоньку, в воду соскользнуть и в сторону отплыть. Тамо вылезу на берег, в лес какой войду - и поминай, как звали! Вечером бежать придется, опосля того, как унесут объедки. Во время оное меня никто не хватится, а утром заметят, что я убег, так поздно будет. До Стекольного дойду пешком - отсель, я мыслю, по прямой верст двести будет с лишним. За неделю доберусь, а там к Хилкову, к резиденту моему пройду. Да токмо прежде, чем отвезет меня в Москву, окажет мне Хилков одну услугу. Я сему мальчишке, шведскому царю, сей афронт великий прощать не собираюсь отплачу Карлуше щедро, по-царски..."

Так думал, и в душе кипело все, и на глазах блестели слезы радости в предчувствии скорой свободы и скорого отмшенья.

Тихо-тихо, по ночам, стал рвать на полосы постельное белье, рубахи запасные, портки, снял с балдахина шнур. Ссучивал веревку неторопливо, знал, как плетут корабельные канаты из пеньки и конопли. Опробовал на прочность - выдержит, длину измерил, раз пять в окно взглянув, - вроде подойдет. Только и осталось, так дождаться штиля, и утром как-то раз увидел, что море спокойно, будто морская чаша наполнена и не водой совсем, а ртутью.

В тот день не поднимался с колен - Спасителю молился. К вечеру стал собираться. Из-под тюфяка достал заготовленные сухари - всю прошлую неделю хлеб не доедал, а прятал у себя в постели, подсушенное мясо, печенье. Все сложил в кожаную мошонку, что хранилась в комоде, - пуговицы, пряжки, разные булавки в ней лежали. Когда до захода солнца оставался час, после вечерней трапезы, отодвинул в сторону дубовую панель, вынул осторожно камни. Решетка уж расшатана была, и, не звякнув железом о камень, извлек её и поставил на пол, к стенке. Над рамой потрудился с полчаса. Веревку, привязанную к опоре балдахина, выбросил в окно, впустившее в покои свежий ветер, пьянящий, пропитанный морской водой. Еще раз взглянул на скорбное лицо Спасителя, перекрестился и, точно летучая мышь, неуклюже пропихивающая, прячась от врагов, свое кожистое тело в узкую нору, стал пролезать в окно, неловко и с трудом.

Ища разутыми ногами выступы между камнями стен, стал спускаться по веревке вниз, моля Бога, чтобы выдержала она, чтобы остаться незамеченным. От окна до плескавшихся внизу невысоких волн было саженей семь, и можно было б прыгнуть, но опасался, что упадет на невидимые сверху камни, разобьется, опасался всплеска, способного привлечь внимание солдат. И падение Петра случилось против его воли - веревка, где-то там, вверху, не выдержав, наверно, тяжести двухсаженного мужчины, оборвалась, и, не преодолев и половины пути, Петр стремглав понесся вниз, падая на вспененную, шумящую волну спиной. То ли от неожиданности, то ли от неловкого удара плашмя, всем телом, беглец, не успев вдохнуть в себя побольше воздуха, с головою погрузился в воду. Тотчас налетевшая волна с легкостью подняла его тело на свой гребень, приподняла повыше, швырнула на узкую кромку берега, засыпанного мелким камнем, шуршащим и ползучим, снова схватила Петра в свои объятья. Бесчувственное тело с мотающимися в разные стороны руками уже готово было уйти под воду вместе с убегающей назад волной, но вдруг промокший до нитки Петр был накрыт чьей-то тенью, сильные руки оторвали его от шуршащей гальки, и грузное, костистое тело, лишенное силы и воли от ударов волн, перевалилось через борт лодки, минуты две назад ткнувшейся носом о каменистый берег.

* * *

Что за чудное, фантастическое зрелище представлял из себя парк императора Священной Римской империи Леопольда в тот вечер! В середине каждого куста, каждой куртины были спрятаны разноцветные китайские фонарики, в кронах деревьев - тоже, и поэтому казалось, что кто-то наполнил их изнутри клюквенным, апельсиновым, виноградным соком, на каждом листе трепетал разноцветный блик, все было живым, но каким-то потусторонним.