|
Он смотрел на нее жестко, так жестко — дальше некуда, словно хотел сказать: «Вот-вот! Доигралась!» — что, по сути, равнялось осуждению, и весьма резкому, про части интересующего их предмета. А предмет этот был, ясное дело, нешуточный, и за последнее время ее приятель, усердно им занимаясь, явно осунулся и похудел. Но потрясла ее, кроме всего прочего, одна вещь: он проявлялся именно так, как бы ей хотелось, прими их союз ту форму, до которой они в своих обсуждениях-рассуждениях еще не дошли, — чтобы он, усталый, возвращался к ней после тьмы дел, мечтая о шлепанцах и чашке чая, ею уже приготовленных и ждущих в положенном месте, а она, в свою очередь, встречала его с уверенностью, что это даст ей радость. Сейчас же он был возбужден, все отвергал и еще больше утвердился в своем неприятии, когда она выложила ему новости — начав, по правде сказать, с вопроса, который первым подвернулся на язык:
— С чего это тебе понадобилось расписывать этого тютю Мортимера Маршала? Не то что бы он не был на седьмом небе… — Он таки на седьмом небе! — поспешил вставить Байт. — И крови моей не жаждет. Или не так? — Разве ты расписал его ради него? Впрочем, блестяще. Как ты это сумел… только по одному эпизоду! — Одному эпизоду? — пожал плечами Говард Байт. — Зато какой эпизод! Все отдай, да мало. В этом одном эпизоде — тома, кипы, бездны. Он сказал это в таком тоне, что она несколько растерялась: — О, бездны тебе и не требуются. — Да, чтобы наплести такое, не очень. Там ведь нет и грана из того, что я увидел. А что я увидел — мое дело. Бездны я припасу для себя. Сохраню в уме — когда-нибудь пригодятся. Так, сей монстр тебе написал? — осведомился он. — А как же! В тот же вечер! Я уже наутро получила письмо, в котором он изливался в благодарностях и спрашивал, где можно со мной увидеться. Ну, я и пошла с ним увидеться, — сообщила Мод. — Снова у него? — Снова у него. Мечта моей жизни, чтобы люди принимали меня у себя. — Да, ради материала. Но когда ты уже достаточно его набрала — а о нем ты уже набрала целый кузов. — Бывает, знаешь ли, набирается еще. К тому же он рад был дать мне все, что я в силах взять. — Ей захотелось спросить Байта, уж не ревнует ли он, но она предпочла повернуть разговор в другую плоскость: — Мы с ним долго беседовали, частично о тебе. Он восхищен. — Мною? — Мною, в первую голову, думается. Тем паче что теперь оценили — представь себе — мое то интервью, отвергнутое и разруганное, в его первоначальном варианте, и он об этом знает. Я снова предложила мои заметки в «Мыслитель» — в тот же вечер, как вышла твоя колонка, отослала вместе с ней, чтобы их раззадорить. Они немедленно за них ухватились — в среду увидишь в печати. И если наш голубчик не умрет — от нетерпения! — в среду я с ним пирую: пригласил меня на ленч. — Понятно, — сказал Байт. — Вот за этим мне и понадобилось его пропечатать. Прямое доказательство, как я был прав. Они скрестили взгляды над грубым фаянсом, и глаза их сказали больше любых слов — и к тому же говорили и вопрошали о многом другом. — Он полон всяческих надежд. И считает, мне нужно продолжать. — Принимать его приглашения на ленч? Каждую среду? — О, он на это готов, и не только на это. Ты был прав, когда в прошлое воскресенье сказал: «Сиди не рыпайся!» Хороша бы я теперь была, если бы сорвалась. Вдруг, понимаешь, стало вытанцовываться. Нет, я очень тебе обязана. — Да, ты совсем другая, — буркнул он. |
