От его слов сердце у меня ушло в пятки, но я понимал, что он прав. Если колдуна оставить в живых, он быстренько соберет остатки армии, и они дружно ударят нам в спину.

— Но... может быть, стоит дать ему шанс покаяться?

— Можно, но все равно после этого его надо убить. Не убьем — он снова заключит сделку с Сатаной, как только мы скроемся из глаз.

Я понимал: Жильбер прав, но как же мне не хотелось этого делать!

— Если мы хладнокровно его убьем, значит, мы и сами начнем продавать души Дьяволу.

— Это верно только тогда, когда мы говорим о воинах-крестьянах, — раздраженно возразил Жильбер. — Но не о тех, кто ими командовал. Рыцарь и колдун должны умереть, иначе они придумают, как убить нас.

— Да, я знаю, что ты прав, — вздохнул я. — Возьми брата Игнатия и с десяток человек, чтобы охраняли его. Да передай с кем-нибудь, как свяжете колдуна по рукам и ногам, чтобы я мог отпустить Фриссона — вон у него палец как посинел.

Жильбер глубокомысленно глянул на посиневший палец поэта и изрек:

— Вы поистине удивительные люди — что ты, господин Савл, что ты, господин Фриссон.

— Это тебе так кажется только потому, что мы совершаем неожиданные поступки, — заверил я сквайра. — Многих это выбивает из колеи. Ну, ступай, отправь кого-нибудь в Чистилище, Жильбер.

И он пошел.

Эта армия оказалась не последней из тех, что встретились нам на пути, но справились мы с ней легко — потом так легко нам уже не приходилось. Следующее войско пошло на хитрость. Нас окружили с четырех сторон. Но у нас была лучшая в стране разведка — пара десятков местных крестьян, которые знали окрестности как свои пять пальцев. Они незаметно подобрались к расположению противника, запомнили, как стоят войска, сколько у врага народа, и, когда войско ударило по нашему лагерю... оно обнаружило там только пару сотен чучел, которые развалились под первыми же ударами мечей. Ну а потом наши бравые бойцы принялись с деревьев обстреливать врагов камнями — лучники не успели и по стреле выпустить, как на них обрушился град булыжников. Конечно, их колдуны расколдовали мое невидимое поле, и мы потеряли двенадцать человек, но враги-то — две тысячи.

Третье войско попыталось заманить нас в ловушку. Они прихватили с собой десяток хорошеньких девиц. Те принялись танцевать эротический танец при луне, параллельно раздеваясь. Но брат Игнатий и его собратья-монахи быстренько прошлись по нашему лагерю и растолковали крестьянам, что все дамские прелести в данном случае есть не что иное, как происки Сатаны. Наши мужчины выстроились в шеренги и промаршировали мимо, чем вызвали страшный гнев молодых дам — те осыпали нас проклятиями и оскорблениями. Нам с Фриссоном это надоело, и мы придумали заклинание, в результате которого эти дамочки должны были явить свое истинное обличье. И когда перед нашими бравыми парнями предстала кучка голых морщинистых старых ведьм, парни поежились, отвернулись и зычными голосами восславили брата Игнатия.

Войско, конечно же, бросилось за нами в погоню, но не очень-то рьяно — они же понимали, что шансов у них маловато. И правильно делали, что не сильно за нами рвались, потому что мы с Фриссоном скоренько превратили землю за нами в болото, и скоро все вражеские воины уже барахтались в трясине. Их колдун, правда, быстро осушил землю, но вот беда: враги забыли, что сначала надо бы вытащить людей из болота, вот бедолаг и зажало по пояс в затвердевшей земле. А некоторым и вовсе не повезло — они оказались с головой под землей, и пришлось товарищам их откапывать. А что еще им оставалось делать — наша-то армия давно утопала дальше по дороге.

Помимо всего прочего, народа у нас было уже две тысячи, и каждую ночь поступало подкрепление, а пожилые крестьяне то и дело подносили нам корзинки с провиантом.