Мужичок от безнадеги аж рукой махнул. А рука возьми да и впрямь махнись. Вот он и направился за рукой своей к ближайшему забору, где и поспешил присесть.

    Умаялся, видать, Вадюху поздравлять.

    Друга сердечного.

    – Это вам не… – сообщил мужичок, тщетно пытаясь сложить кукиш. – Вадюха Гаглоев – это, знаете…

    И захрапел, ткнувшись щекой в недосложенный кукиш.

    – Праздник у человека, – Катарина сверкнула белозубой улыбкой и подмигнула мне. – Ай, Аза, ай, изумрудная! Отчего ж и не разговеться, если очередной Ответчик на Вышний Суд предстал, за грехи наши тяжкие? Мы теперь все голуби чистые, безгрешные – потому и амнистия. Вышел человек, гуляет, всех угощает. А мы что, подруги, не люди? Поздравим Вадима свет Георгиевича с возвращеньицем?

    Праздник – это славно! На празднике ромам всегда найдется, чем поживиться! А я праздники и за просто так люблю – потому как весело! Плясать люблю! песни петь! за столом сидеть, пока все не напились, как этот… в одежке из болота.

    Только вот не хотелось мне туда идти. Ну не хотелось, и все!

    Промолчала я. Пошла – засмеют ведь.

    * * *

    На каком подворье гуляют, и глухой бы услышал. Искать не пришлось; ворота – настежь, заходи кто хочет!

    Двор (немаленький двор, однако!) весь жердями перекрыт. Жерди те виноград заплел потолком зеленым, грозди черные вниз свешиваются; а под лозами стол выставлен, да длиною – во весь двор, до самого крыльца! За столом народ гуляет, кто-то уж и пляшет вприсядку, под дудки с бубнами; во главе стола хозяин сидит – видать, тот самый Гаглоев Вадим Георгиевич и есть: улыбка в пол-лица, глаза карие щурятся хитро, лицо круглое, конопатое. Волосы – что смолой башку облепили; татарин – не татарин, грек – не грек, хохол – не хохол (всяких я уж тут насмотрелась!); а вот что хозяин – сразу ясно.

    И что острожник – тоже. Вон, на руке наколка синеет, только не разобрать отсюда, какая. Мне дядька Друц про наколки-то рассказывал…

    – Мир да удача вашему дому, беды вас стороной обойдут, несчастья минут! – Лейла с Катариной направляются прямиком к хозяину, и я спешу за ними; дети уже вертятся среди гостей.

    Небось, обожрутся до отвалу…

    – Вижу, дом казенный позади остался, пропади он пропадом; ты теперь, Вадюша-яхонт – птица вольная! Радость червонная у тебя в сердце – и впредь будет радость, во веки веков, аминь! Не вернется к тебе туга-печаль, фарт да удача тебе светят, за сердце твое доброе да щедрое, за удаль молодецкую! И Жора, отец твой, с небес смотрит-радуется, на сынка не наглядится!

    Ишь, тараторит… мне бы так!

    – Ну, спасибо, красавицы, за такие слова! – хозяин явно доволен. – Ишь, о прошлом с порога все верно сказали – ну да знаю я вас, ромское племя! Может, и на будущее погадаете?

    – А как же не погадать, Ваденька, если хороший человек просит?! Дай ручку, барин ты мой, всю правду скажу…

    – Потом, потом, красавицы! Садитесь за стол, угощайтесь – на пустое брюхо грех людей мытарить! Вы из какого табора-то? кто вожак?

    – У нашего вожака карман шире пиджака! – вот и мне слово вставить удалось; а то ведь хуже нету, как молчать да слушать. – Про барона Чямбу слыхал?

    – Слыха-а-ал! – передразнивает меня хват Вадюха, но я не обижаюсь.