Перец с солью.

    Вот та соль, тот перец, видать, и сыпанулись горстями в душу таборного рома. Бросили к князю-жандарму:

    – Ай, да ту на сан мро какоро, сан ту борзо джуклоро [23] !..

    Не вынесло ретивое. Шепнуло Дуфуньке Друцу, лошаднику шалому: вон он, враг от роду-веку! Чего ждешь, дурак?!

    Вот дурак и не стал больше ждать.

    Идет дурак, в пляске каблуки стесывает:

    – Ай, борзо джуклоро!.. ай, кало рай [24] ! режь меня, ешь меня!..

    Нож из-за голенища сам в ладонь рому прыгнул. Кнута с собой на этот раз не было, да и не радостно оно – кнутом, издалека-то! А нож – дело особое, нож режет, а ты врагу в самые глаза заглядываешь: ай, баро, сладко ли?!

    Когда и ударил? – того Федор приметить не успел.

    Зато князь приметил. Сплясал ответную: тут взял, здесь толкнул, там поправил. Рухнул Друц на коленки, зашипел гадюкой от боли. Руку сломанную к груди прижал, нянчит, баюкает.

    Больно Друцу.

    Стыдно Друцу.

    А князь ножик оглядел брезгливо. Кинул в сторонку:

    – Глупо. Крайне глупо, господин Друц. Он же Франтишек Сливянчик, бродячий цирюльник, он же Ефрем Жемчужный, кузнец из Вильно, он же Бритый, если я не ошибаюсь. Пятьдесят шестого года, вероисповедание не определено. И все равно – глупо. Я…

    Друц ему с земли в ноги кинулся. Здоровой рукой, телом, яростью-бешенством. И опять самой малости не долетел: упала лайковая перчатка рому на затылок.

    Гирей пудовой.

    Затих ром в пыли.

    – Глупо. А вы, вы-то куда, молодой человек?! Раиса Сергеевна, ну хоть вы ему… скажите…

    Подошел Федор к князю-жандарму. Неохота драться, а надо. Чего он, в пальто, Друца обидел? Чего он, рыжеусый, за нами шарится? чего на извозчике?!

    Чего они все на нас взъелись?!

    Вынул Федор кулак из груди, который вместо сердца был; замахнулся в сердцах. Ударил наотмашь. А князь возьми да и поймай кулак в ладонь.

    Сжал сердце Федорово мертвой хваткой:

    – Голубчик! зачем?! Не скрою, поначалу вы показались мне куда умней!..

    И не договорил. Удивился. Потому как вырвал Федька кулак из тисков. Встал напротив: ты большой, и я большой, ты старшой, и я не младший…

    Лови плюху!

    …как у забора очутился – не понял. Только в груди нет больше сердца, а в башке сквозняк долгожданный гуляет. Хорошо Федору. Если вставать не пробовать – совсем хорошо. А если пробовать – тогда плохо.

    Потому как не встается.

    Ноги отнялись.

    Одно осталось: ползти помаленечку. Туда, где Княгиня каменным истуканом ждет. Туда, где проклятый князь к Княгине близко-близко подходит. Перчатку оттирает – видать, об Друца с Федькой измаралась.

    – Раиса Сергеевна! Вы же умная женщина…

    Акулька! куда, дура-девка?! куда?! Прыгнула между двумя третьей-лишней; "И-и-и-и!" – завизжала тоненько. Будто Шалву Теймуразовича визгом девчачьим остановишь. Поморщился князь. Взял Акульку двумя пальцами за плечико, развернул.

    – Милая! угомонилась бы…

    Только и показалось Федору: за плечом у Акульки – встали. Не Друц с Княгиней. Чужие; незнакомые. Переглянулись чужие из-за плеча, которое князь Джандиери двумя пальцами… кивнули друг дружке.