Я – заложник своей памяти.

    А вы?"

    Критикам никогда не узнать, что автор "Корней паутины", записывая эти слова беглым, летящим почерком, видел город, запаянный в синий шар неба и моря, видел сумасшедшую гонку по пыльным улочкам, рыжие усы щеточкой, длинные полы летнего пальто; и кулак в груди мало-помалу разжимался, хрустя суставами.

    * * *

    – Раиса Сергеевна! Здравствуйте, голубушка! А я уж притомился, за вами бегаючи…

    Князь Джандиери слегка поклонился. Маловыразительное лицо его тронуло подобие улыбки, в мутно-зеленых глазах мелькнули искорки. Две; в каждом глазу по одной искорке, и вполне достаточно. Знающие князя люди сказали бы: Шалва Теймуразович очень доволен.

    Здесь тоже были люди, в некоторой степени знающие Шалву Теймуразовича, но они ничего не сказали.

    Промолчали.

    – Милейший! – князь обернулся к извозчику, маячившему на козлах своего тарантаса в отдалении, в глубине переулка. – Свободен!

    – Да шо вы такое кажете, ясный пане?! – забормотал извозчик, пожилой хохол с бульдожьими брылями вместо щек. – Да разве ж можно! Езжаем отсюда, барин, то ж не люди, то ж гайдамаки!..

    – Свободен! – тоном, не терпящим пререкательств, повторил князь; и рука Джандиери, затянутая в тонкую лайковую перчатку, приподнялась в отстраняющем жесте.

    – А може, жандармов кликнуть? А, пане ясный? я быстренько, тудою-сюдою…

    – Пшел вон, скотина!

    Прозвучало, как удар бича. Как "Alles!", когда старый акробат с жестокостью мастера принуждает юную дебютантку ринуться в бездну. Насмерть перепуганный хохол всплеснул щеками, дернул вожжи – "Вьо-о! вьо, зар-раза!" – и тарантас, вихляясь и дребезжа, покатился прочь.

    – Ах, Раиса Сергеевна, Раиса Сергеевна! – князь, словно извиняясь за грубость, пожал широкими плечами. – И все-то вам неймется, голубушка! Это вам от меня бегать надо, а не мне за вами… Мне с недавних пор тараканьи бега в тягость. Я нынче человек степенный, шагу лишнего от скуки не сделаю! А впрочем…

    Князь Джандиери достал из бокового кармана табакерку – черепаховую, с инкрустацией. Откинул крышку. Взял щепоть табака, приложился трепещущими ноздрями.

    Чихнул вкусно.

    – А впрочем, сами посудите: может ли отставной полуполковник, в прошлом, скажу без скромности, вполне приличный «нюхач», улежать на диване в нумере отеля «Эрмитаж», когда… Ведь не облачко! – тучи над городом встали! Концентрация эфирных воздействий, доложу я вам, просто ужасающая! Помню, девять лет назад, в Тифлисе, где мы совместно с ассирийцами…

    И тут не выдержал Друц. Еще от рыбацких пещер он брел позади всех, понурив голову, и все жевал вслух болезненное: "Не могу кодлу прятать! от своих! не могу!.." Смолкал; заводил снова. Длинные руки его болтались не в такт ходьбе, шляпу он потерял, не захотев возвращаться, поднимать; кожа приобрела пепельный оттенок, и хорошо было видно – двухдневная щетина на лице Бритого наполовину седая.